Братья Стругацкие

Романы > Бессильные мира сего > страница 49

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34, 35, 36, 37, 38, 39, 40, 41, 42, 43, 44, 45, 46, 47, 48, 49, 50, 51, 52, 53, 54, 55, 56, 57, 58, 59, 60, 61, 62, 63, 64, 65,

     — Рыбный суп. И бутерброды из черного хлеба с аджикой.
    Роберт не удержался, расплылся в улыбке, как довольный младенец.
     — Жутко вредно!
     — А наплевать. Все вредно. Поправьте меня, если я ошибаюсь: "Все, что есть приятного в жизни…"
     — "Все, что есть хорошего в жизни, либо аморально, либо незаконно, либо ведет к ожирению". Первый постулат Пардо. Ладно, убедили. Будет вам рыбный суп с черным хлебом с аджикой.
     — С хлебом с маслом и с аджикой!
     — С маслом и с аджикой.
    Сэнсей удовлетворенно вздохнул, снова лег навзничь и сложил ладони на груди.
     — Замечательно, — сказал он. — Тогда я еще погоризонталю. После обеда сон серебро, а до обеда — золото!
    Роберт не стал спорить.
    Он вернулся к себе, на рабочее место, и сейчас же позвонили в дверь. Никому не было назначено на это время, и Роберт, заранее насупившись, пошел смотреть, кто там еще пожаловал. Оказывается, пожаловал несчастный Вадим Резалтинг-Форс, уже вполне протрезвевший, но — в своей штопаной серой штормовке, в кепчонке своей кожаной — похожий не то на бомжа, не то на студента-пропойцу, — замерзший, скукоженный, красноносый и мокрый.
     — Я — к сэнсею, — объявил он прямо с порога в ответ на изумленно-неприветливый взгляд Роберта.
     — Сэнсей занят.
    Он словно ждал этого.
     — Ну, я тогда просто с тобой посижу. Можно? Или ты тоже занят?
    И такая жалкая готовность принять самое худшее, такая раздавленная гордыня, такая безнадежность пополам с жалобной заносчивостью прозвучала в этом вопросе, что Роберт, сам того не желая, посторонился и пропустил его в дом.
    В прихожей он велел ему раздеться, повесить штормовку на плечики, велел кеды отсырелые снять и надеть гостевые тапочки, завел в туалетную, дал полотенце — вытереть морду. Вадим подчинялся беспрекословно и даже с готовностью, и Роберт подумал, что давно уже не видел такого Вадима: тихого, покорного, послушного. Видимо, вчерашнее "очищение подпространства души" сделало свое светлое дело.
    Сначала он хотел отвести его в дежурку, а потом решил, что это будет слишком близко к сэнсею, и выбрал кухню. Тем более что скоро все равно надо будет готовить обед.
    На кухне Вадим, как благовоспитанный мальчик, уселся на табуретку — ладошки под себя, — и они поговорили. Вполне светски.
     — Чайку заварить?
     — Чай-кю?
     — Да, чайкю. Заварить?
     — А какой у тебя?
     — "Крепкий".
     — Ну, уж я надеюсь, что не жидкий…
     — Да нет. Называется так: чай "Императорский. Крепкий".
    Вадим задумчиво спел:
     — "Чай "Великий Тигр" каждый выпить рад…"
     — Понятно. Может, кофей-кю?
     — "Кофе пить будем и державу подымем!.."
     — Хм. Ты сегодня в хорошей форме. Может, водочки?
     — Нет, — сказал Вадим решительно. — Хватит с меня. Тем более я теперь человек внутренне чистый. Зачищенный, так сказать. Кстати, ты видел, как он это делает?
     — Богдан? Нет. Не видел никогда. А что?
     — Так. Интересно было бы посмотреть. "Зачистка", как никак, не хрен собачий. "Зачищение подпространства".
     — Не знаю, не видел, — повторил Роберт. — Знаю, что он ушел к тебе со своим воспитуемым, с Вовой с этим, а потом через полчаса вышел, очень мрачный, и сказал: "Все, хватит с него, засранца…" То есть — с тебя.
     — А Вова что сказал?
     — А Вова не сказал ничего. У Вовы был такой вид, будто он вообще смутно представляет, где он находится и который на дворе год.
     — Сильная штука — эта зачистка, — сказал Вадим. — Я ничего не помню. А проснулся — будто это не я. Будто выздоровел от какой-то застарелой пакости… Представляешь?
     — Нет.
    Вадим покивал, глядя мимо Роберта в окно.
     — Будто совсем новый человек, причем даже — малознакомый. Мощная штучка — наш Богдаша. А я, надо признаться, никогда в него по-настоящему не верил. Думал, все это так, залепуха. Для старух… — Он помолчал. — Впрочем, в любом случае все это — ненадолго. Увы.
    Роберт на захотел уточнять. Да он и сам знал, что — ненадолго.
     — А Матвей где? — спросил он. Просто так спросил. Чтобы переменить тему.
     — Я от него улизнул.
     — Правда? А я думал, он внизу, у себя в машине сидит.
     — Он наверняка сидит где-нибудь у себя в машине, но вряд ли внизу… А зачем он тебе?
     — Да так. Поговорить хотел.
     — А ты поговори со мной, — предложил Вадим. С самым серьезным видом.
    (О чем? — сейчас же захотелось Роберту спросить. О чем нам с тобой сейчас разговаривать? Жаловаться друг другу, какие мы несчастные — полураздавленные жертвы рэкетиров?..)
     — А что ты в этом смыслишь? — сказал Роберт вместо этого.
     — В чем?
     — "Вселенную создал Бог" — это геделевское утверждение или нет?
     — Что значит — геделевское?
     — Ну такое, которое нельзя ни доказать, ни опровергнуть.
    Вадим посмотрел, искрививши рот, а потом пробормотал:
     — Мне бы твои заботы.
    И тогда Роберт вдруг решился. Какого черта? Пусть знает. Он же до сих пор надеется на что-то, приперся вот — унижаться…
     — Ты зря сюда приперся, — сказал он. — Сэнсей не станет нам помогать, причем по двум даже причинам. Во-первых, он явно хочет, чтобы мы сами решили эту твою проблему. Без него.
     — Понятно. А во-вторых?
     — А во-вторых, Аятолла его клиент.
     — Врешь, — сказал Вадим, и глаза у него снова сделались вчерашние — глаза неудачливой нищенки, только трезвой.
     — К сожалению, нет. Не вру. Так что придется тебе рассчитывать только на себя.
    Теперь Вадим смотрел на него с внезапным удивлением.
     — Слушай, ты — жестокий человек. Почему? Или ты меня за чтонибудь не любишь?
     — Да ничего подобного, — сказал Роберт нервно. — Просто мне надоело смотреть, как ты мыкаешься без всякого толку. Не поможет тебе никто, забудь. Мы — не способны, а он — не захочет.
     — Ну, спасибо, — сказал Вадим медленно. — Утешил товарища. Спасибо тебе, родной мой и дорогой…
    Роберт не стал дальше разговаривать. Он повернулся к Вадиму спиной и выдвинул (с грохотом) овощной ящик. Выбрал четыре картофелины покрупнее, бросил их (с грохотом) в мойку. Потянулся за ножом. На душе было погано, словно он сделал какую-то ненужную и совсем бесполезную пакость. Хотя на самом-то деле давно уже надо было ему сказать все, как оно есть. Правду. Горько-соленую. Правда вообще — штука малоаппетитная, а иногда и вовсе несъедобная… Вот пусть он и переваривает эту свою горько-соленую, несъедобную. Тут уж ничего не поделаешь — ему теперь все равно с этим жить…
    И тут он вдруг обнаружил, что за спиной у него сделалось как-то необычайно тихо. Словно там никого больше не было. Словно Вадим (совершенно бесшумно) встал вдруг и ушел. Исчез. Испарился. Он быстро поглядел через плечо. Вадим сидел в прежней позе (ладошки под задницей), только голову втянул в плечи и нахохлился как больной воробей. Глаза у него были широко открыты, но, похоже, он ничего перед собою не видел.
     — Эй, — тихонько позвал его Роберт.