Романы > Бессильные мира сего > страница 26

1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34, 35, 36, 37, 38, 39, 40, 41, 42, 43, 44, 45, 46, 47, 48, 49, 50, 51, 52, 53, 54, 55, 56, 57, 58, 59, 60, 61, 62, 63, 64, 65,


     — Алик. Вопросы задаю только я. Больше никто. Отвечать можно все, что захочется, понятно вам или непонятно — это совершенно несущественно. Главное, чтобы на каждый мой вопрос получился бы ваш ответ. Начнем?
     — Да.
    Сеанс начался. Сэнсей откинулся на спинку кресла и спросил (небрежно, без всякого нажима):
     — Где храбрец?
     — Его будут в печку сажать, — немедленно откликнулся Алик и радостно заулыбался, ужасно довольный, что у него так быстро и ловко получилось.
    Я давно уже привык к странным вопросам. И к странным ответам я привык тоже, но это, видимо, был случай, неожиданный даже для сэнсея. Он молчал, разглядывая радостного Алика со странным выражением: то ли ему сделалось вдруг интересно, то ли он вообще был ошеломлен.
     — А где трус? — спросил он наконец с недоверием в голосе.
     — Побёг всех закладывать!
    Сэнсей помолчал и осведомился вкрадчиво:
     — Джека Лондона почитываем?
     — А кто это?
    Но сэнсей не стал задерживаться на Джеке Лондоне (рассказ "Зуб кашалота" в переводе Клягиной-Кондратьевой).
     — Кто скачет, кто мчится под хладною мглой? — спросил он требовательно.
     — Рыцарь.
     — Какой рыцарь?
     — Железный. Блескучий. С копьем.
     — А как он скачет?
     — Во всю ивановскую! — радостно выпалил находчивый юный джентльмен.
    Я слушал их вполуха, а сам смотрел на элегантного родителя и только диву давался поразительному его равнодушию к происходящему. Поначалу он, надо сказать, заинтересовался: глазки заблестели, сел он пряменько и, полуоткрыв змеиный рот, с любопытством переводил взор свой с сэнсея на мальчишку и обратно, явно пытаясь понять, что происходит, — обычная реакция свежего человека на наши экзерцисы. Но потом, довольно скоро, отчаялся, видимо, что-либо понять, поскучнел, потускнел, откинулся в креслах и принялся задумчиво играть со своей зловещей указкой — ловко, виртуозно, неуловимо для глаза то отправляя ее в небытие, то снова возвращая из ниоткуда, словно это была у него волшебная палочка. Странный, однако, родитель. Хотя видывали мы и не таких, конечно.
     — …Что сделала эта кошка?
     — Она съела тигра.
     — А что сказала кошка?
     — Я победила тигра! Я съела тигра!
     — Откуда взялся тигр?
     — Он там был. Светлогорящий.
     — Тигр, о тигр светлогорящий в глубине полночной чащи? Этот?
     — Нет. А тот, который любит все.
     — Не тигр, а Тигра?
     — Да! Я победила Тигру! Я съела Тигру!..
    Сэнсей уже вязал — щелкал спицами, высоко поднимал руки, продергивая нити, но глядел он только на мальчишку и не видел он сейчас никого и ничего, кроме мальчишки. И не слышал. И не замечал. Можно было бы, например, уронить на пол компьютер, или запустить на полную мощь "Полет валькирий", или, скажем, подраться с родителем — сэнсей ничего бы этого не заметил, только голос повысил бы да задрал бы до потолка свои голые брови.
    Вообще-то я все понимаю: вопросы — это серьезно. В конце концов, с вопросов начинается все-все-все в этой жизни. Например, вся наука. Это любой дурак знает. Даже последний дурак знает, что правильно поставленный вопрос содержит в себе половину ответа… Не будем спорить о цифрах, половину — вряд ли и далеко не всегда, но — заметную долю, да, несомненно, содержит. Однако сэнсей-то не ставит ПРАВИЛЬНЫХ вопросов! Правильно поставленные вопросы его совершенно не интересуют. Было время, когда я часами сидел, уставясь в стену, и перебирал в памяти какойнибудь сеанс, мучительно пытаясь уловить стратегию, или хотя бы тактику, или хотя бы мимолетный смысл в этой череде вполне бессвязных фраз с вопросительной интонацией. И не находил ничего.
     — …У папы черные глаза, у мамы черные глаза, а у сына — серые. Верите, что такое может быть?
     — Верю.
    (Они уже играли в "веришь-не-веришь".)
     — А что у папы серые глаза, у мамы серые глаза, а у сына черные, верите?
     — Не-а. Не верю.
     — Правильно не верите. А что кузнечик слышит ногами, верите?
     — Верю.
     — А что есть такие утверждения, что их нельзя ни доказать, ни опровергнуть, — верите?
     — Верю!
     — Умница. А пример привести можете?
     — Могу. "Бог создал все". Ничего не докажешь.
     — Хм… А что Бог существует, верите?
     — Верю.
    А я вот — нет… A propos: я СОВЕРШЕННО не помню тех вопросов, которые задавал он мне двадцать лет назад, когда мама привела меня к нему на тестирование. У меня абсолютная память (бывает абсолютный слух, а у меня — абсолютная память). Я помню все. Помню, что сеансов было четыре. Помню, как была одета мама во время каждого из этих сеансов, и тогдашний коричневый шлафрок сэнсея (с пятном от мороженого на левом обшлаге) тоже помню прекрасно. Даты помню, и соответствующие дни недели помню, и погоду помню — температуру воздуха, атмосферное давление, скорость ветра… А вот вопросов не помню. И совершенно не помню своих ответов.
    …Может быть, он ищет гёделевские вопросы (приходит мне иногда в голову) — те самые вопросы, на которые нельзя ответить ни "да", ни "нет", не погрешивши при этом против истины? Сомнительно. Но если даже он их и в самом деле ищет, то — зачем?.. Он постоянно жалуется, что ему не хватает вопросов. Но некоторых вопросов он не задает никогда. Например, великий вопрос любой современности: "Почему — я?" Вопросвопль. Вся наша ойкумена стоит на нем, как Петербург на болотах… Довольно трудно, правда, представить себе контекст, в который встраивается этот вопрос. Но какое ему дело до контекста?..
    "…Мы переходим сейчас в новую фазу культуры, в которой ответом на вопросы будут не утверждающие высказывания, а новые, более глубоко сформулированные вопросы". Это написал В. В. Налимов в своем философском трактате "Канатоходец". Не знаю, не знаю. Почему-то все современные философы оставляют у меня впечатление безответственных говорунов. Никакой солидности. Никакой, понимаете ли, обстоятельности. И даже спецтерминология (испытанное оружие классиков) им не помогает — только возрастает протестное ощущение, что тебя, кроме всего прочего, еще и дурят. Что-то кашпировское вдруг обнаруживается в серьезном тексте, что-то чумаковское…
     — …Кому это принадлежит?
     — Его все равно нет.
     — Кому это будет принадлежать?
     — Кто первый придет.
    Так. Начитанный мальчик. Конан Дойла он тоже почитывает. "Обряд дома Месгрейвов", перевод Д. Лившиц. Но цитирует неточно. Надо было: "Тому, кто ушел" и "Тому, кто придет"…
     — В каком месяце это было?
     — В летнем месяце.
    Надо было: "В шестом начиная с первого". Но все равно — очень и очень недурственно. Какая смена подрастает. Конкуренция, Боб Валентиныч, конкуренция! Рынок.
     — Где было солнце?
     — Над елкой.
     — Где была тень?
     — Под палкой.
     — Сколько надо сделать шагов?
     — Десять и десять, а потом еще пять и пять…
     — Что мы отдадим за это?
     — Все, что у нас есть, все и отдадим.
    Сэнсею вдруг надоел "Обряд Месгрейвов", а может быть, этот сюжет попросту исчерпал себя, — он вдруг резко поменял тему.
     — Голова буйвола, рога его и четыре ноги прошли через окно. Почему же не проходит его хвост?


 

© 2009-2024 Информационный сайт, посвященный творчеству Аркадия и Бориса Стругацких

Яндекс.Метрика
Главная | Аркадий | Борис | Биография | Отзывы | Обратная связь