Романы > Бессильные мира сего > страница 29

1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34, 35, 36, 37, 38, 39, 40, 41, 42, 43, 44, 45, 46, 47, 48, 49, 50, 51, 52, 53, 54, 55, 56, 57, 58, 59, 60, 61, 62, 63, 64, 65,


     — У него сейчас уже есть опекуемый, — напомнил я на всякий случай, но он меня не слушал.
     — Кладезь добра… Боже, во что вы все превратились! А Тенгиз? "Бороться со злом, — видите ли, — все равно, что бороться с клопами поодиночке: противно, нетрудно и абсолютно бесполезно". И поэтому не надо больше бороться со злом, а давайте лучше таскаться по бабам или устраивать эстрадные представления для новороссов… Юра Костомаров честно и бездарно зарабатывает на хлеб насущный, Полиграф наш Полиграфыч… Андрей-Страхоборец — старик. В пятьдесят лет он — старик! Что с ним будет через сто? Через двести? Руины? И ведь это все — драбанты, спецназ, старая гвардия! Деды! А молодые ни к черту не годятся, потому что ничего пока не умеют. Они знай себе галдят: "Дай, дай!.." О проклятая свинья жизни!..
     — Вы еще Вадима забыли, — сказал я. — Resulting Force.
     — Вот именно. Резалтинг-Форс. Только почему вы решили, что я его забыл?
     — Мне так показалось.
     — Я никого не забыл, — он явно не хотел говорить о Вадиме. — Я помню вас всех. Я вас во сне вижу, если хотите знать. Что же, по-вашему, я не понимаю, что вот вы, лично вы, Роберт Валентинович Пачулин, лорд Винчестер, попросту гниете здесь, при мне, на тепленьком местечке, без доступа воздуха? И я знаю, кто в этом виноват!
     — Проклятая свинья жизни.
    Он посмотрел на меня, высокомерно задрав безволосые брови.
     — Вы полагаете, я не прав?
    Я пожал плечами и занялся кофейной посудой.
    Конечно же, он был прав. Как и всегда. Я мог бы еще добавить всякого к тому, что он здесь наговорил. Я много еще грустного мог бы к этому добавить… Роберт лорд Пачулин, по прозвищу Винчестер… К чертям. К собакам. Не хочу об этом думать… Но почему все это — так? Ведь все мы ДОВОЛЬНЫ! Мы же все вполне удовлетворены… Проклятая свинья жизни.
     — Но, сэнсей, — сказал я, — ведь мы все довольны. Можно сказать, с нами все о"кей… Разве не этого вы хотели?
    Он ответил мгновенно:
     — Конечно, нет! Я вовсе не хотел, чтобы вы были довольны. Я даже не хотел, чтобы вы были счастливы. Если угодно, я как раз хочу, чтобы вы были НЕ довольны. Всегда. Во всяком случае, большую часть своей жизни… Я хотел, чтобы вы были ДОСТОЙНЫ УВАЖЕНИЯ. Ощущаете разницу? — Он поднялся, тяжело опираясь на столешницу. — Ладно. Спасибо за обед. Пойду поваляюсь немножко. А вы — уж пожалуйста — сделайте распечатку. Прямо сейчас. Там были прелюбопытнейшие повороты!
    Он удалился к себе в апартаменты, а я засел за компьютер и принялся восстанавливать рабочий диалог. Никаких "прелюбопытнейших поворотов", естественно, я в этом диалоге не обнаружил, если не считать случаев, когда пацан выдавал свои ответы совсем близко к опорному тексту, и еще мне понравился "гражданин Петербурга, страшный дурак Юрий Бандаленский". При случае обязательно преподнесу этот перл Юрке-Полиграфу, это будет "стрёмно" (как любит произносить мой непутевый племянник, ударник капиталистического труда).
    В четыре часа позвонил Вадим и тусклым голосом попросил сэнсея, если можно, конечно.
     — Он разлагается. На диване. Тебе срочно?
     — Да нет… Не обязательно.
    Он уже в четвертый раз звонил сэнсею, каждый раз "не обязательно", и каждый раз ничего не получалось. По-моему, сэнсей явно не хотел с ним встречаться. А он этого не понимал. (Я, впрочем, тоже.)
     — Ты как, вообще? — спросил я на всякий случай.
     — Никак. Ты придешь?
     — Куда?
     — К Тенгизу.
     — Когда?
     — Завтра, к семи. Все собираются.
     — Первый раз слышу.
     — Тебе что, Тенгиз не звонил?
     — Нет.
     — Ну, значит, позвонит еще, — равнодушно пообещал Вадим и повесил трубку.
    Несколько минут я думал о нем и опять ничего не придумал, и тут, действительно, позвонил Тенгиз и в обычной своей отрывистой манере сообщил, что "завтра… у меня… в девятнадцать. Сможешь?"
     — А в чем дело? — спросил я на всякий случай: вдруг что-нибудь изменилось.
     — Надо.
     — Что-нибудь изменилось? Новые обстоятельства какие-нибудь?
     — Увидишь, блин. Надо же что-то делать. Выборы на носу.
     — Ладно, — сказал я без всякого энтузиазма. — Надо значит надо. Тем более давно не собирались. С собой приносить?
     — А как же, блин! Что за дурацкий, блин, вопрос!..
     — А других, по-моему, не бывает, — сказал я, глядя на экран монитора. — Умные давно кончились. Да и с ответами затрудненка.

    (На экране у меня было:
    " — Чем мои руки похожи на руки бога?
     — Играют на пианино.
     — Почему мои ноги напоминают ноги осла?
     — У нашего Барсука они разного цвета…")

     — Ты лучше скажи: у тебя тачка — как? Бегает? — спросил я его, вспомнив про понедельник.
     — Н-ну, с утра бегала, блин… Но была бледная!
     — В понедельник сэнсея везти, ты не помнишь, конечно, блин.
     — А, блин… Действительно. Третий понедельник. К которому часу подавать?
     — К десяти — сюда. Я тебе еще напомню, не беспокойся.
     — А чего мне, блин, беспокоиться? Это ты беспокойся. Это ты у нас лорд, блин, Винчестер.
    Он дал отбой, а я вдруг понял, что думаю о нем. Не о работе, и не о понедельнике, и не о несчастном Вадиме, а о нем. И о себе. О нас всех, будь мы все неладны.
    …Сверхбоец, Психократ, Великий Мэн. Красавец, лентяй, яростный еще совсем недавно плейбой, а теперь — безнадежно утомленный борьбой со злом страстный филуменист. Собирает спичечные этикетки! Тенгиз! Гос-споди!.. Да возможно ли такое? Возможно. Увы. Сейчас он годен разве что удалить препятствие: заставить кого-нибудь "забыть", например. Только и осталось от него, что чугунный взгляд исподлобья, да веки надвинутые на половину глазного яблока, да брезгливые губы. Люди, по его нынешним понятиям, — все, без исключений — полное говно. Мерзкие хари. Слюнявые пасти. Гнойные глазки. Мокрые лапы. Вонючие подмышки и подштанники… Черный матершинник, каждое второе слово "блин". Натужный бабник, баб своих меняющий еженедельно. И при этом — безнадежно влюбленный в лживую, кокетливую шлюшку. На эту его "Олюшку" (женщину легкомысленную и даже, пожалуй, развратную) почему-то совсем не действуют психократические Тенгизовы пассы, и, наверное, именно поэтому он влюблен в нее, как гимназист — смотрит в рот, стелится ковриком, прощает (не видит) измены, умоляет пожениться и завести ребенка. Не знаю более душераздирающего и непристойного зрелища, чем Тенгиз, умоляющий эту шлюшку панельную пойти с ним на Пласидо Доминго. Можно себе представить, что она с ним делает в окрестностях постели… Сэнсей, бедолага, только догадываться может, какое основное у Тенгиза занятие теперь: халтура эта позорная в частных психдиспансерах и вытрезвителях, где он "лечит внушением" расслабленных, проспиртованных и наркозависимых. А иногда, совсем уж без затей, занимается этим же самым и просто на дому, за хорошие деньги, ready cash, благо, что квартира у него хорошая, двухкомнатная…
    …А Андрюха-Страхоборец — не просто старик, сэнсей, всевидящий вы наш. Он — мерзкий, поганый, въедливый, зануда-старикашка. Хотя и смотрится при этом, словно картинка из "Vogue" — пестро-лакированная, душистая, лизнуть хочется. "Его боится сама бабушка Старость и сама госпожа Смерть". Возможно, сэнсей, возможно. Струльдбругов, помнится, тоже Смерть, так сказать, бежала, но они не становились от этого симпатичнее… Почему бесстрашие порождает именно бессовестность? Бессовестность, безнравственность и вообще — равнодушие, холодное, словно задница проститутки. Тайна сия велика есть. Человек будто слетает с последних тормозов. "Ничего не боится". А бояться — при прочих равных — видимо, должен… "Страх божий".


 

© 2009-2024 Информационный сайт, посвященный творчеству Аркадия и Бориса Стругацких

Яндекс.Метрика
Главная | Аркадий | Борис | Биография | Отзывы | Обратная связь