1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34, 35, 36, 37, 38, 39, 40, 41, 42, 43, 44, 45, 46, 47, 48, 49, 50, 51, 52, 53, 54, 55, 56, 57, 58, 59, 60, 61, 62, 63, 64, 65, 66, 67, 68, 69, 70, 71, 72, 73, 74, 75, 76,
— Сейчас полезет на танк… Оно не обходит препятствий — перебирается поверху… Посмотрим.
Он отошел от щели, присел где-то в темноте. Алексей Петрович молчал, прислушиваясь к шорохам снаружи, к хрипению Дауге, чувствуя, как нестерпимый жар гложет спину. Они обречены. "Мальчик" погиб, нет еды, кислорода, воды… Иоганыч плох, очень плох. Что сделать для него? Хоть что-нибудь, хоть бесполезное, если ничего другого не остается…
"Мальчик" дрогнул, красный свет, пробивающийся сквозь щели люка, стал ярче. Раздался скрип, скрежет — красная пленка наползала на изувеченный транспортер…
Через полчаса температура упала до шестидесяти градусов, и Алексей Петрович, осторожно стащив с Дауге гладкий колпак, влил ему в полуоткрытый рот глоток апельсинового сока. Иоганыч поперхнулся, открыл глаза, полные страдания. Быков погладил его по небритой щеке и снова надел шлем.
— Где мы?
— В "Мальчике", Иоганыч, дружок… Ты ранен.
— Больно как… Ноги… Что случилось, почему темно? Почему не двигаемся?..
— Был взрыв, Иоганыч, — ответил Юрковский и замолчал: не хватило сил сказать все до конца.
— Да… взрыв… Помню. Меня бросило на землю и обожгло… Владимир, ты понимаешь, что это?.. Под землей взорвался атомный котел… Помнишь, мы… спорили… об этом… Не повезло… Как раз под нами…
Дауге быстро, прерывисто задышал. Алексей Петрович до отказа повернул кран подачи кислорода.
— Хорошо, хорошо… Еще… — Дауге дышал глубоко, жадно. — Где Ермаков? Что вы молчите? Алексей! Что случилось?..
— "Мальчик" погиб, Гриша… — Юрковский помолчал, затем медленно договорил все: — Ермаков погиб…
Дауге всхлипнул и снова потерял сознание. "Мальчик" вздрагивал, скрипело что-то по броне, щели неплотно закрытого люка светились красным. Юрковский вдруг заговорил негромко:
— Гриша, Гришка, очнись… Мы уйдем отсюда… Понесем тебя на руках… Гриша!
Дауге вздрагивал, в бреду звал Машу, плакал:
— Маша, Маша… Не уходи. Я все для тебя… Все… Жизнь, честь… Маша… Никто тебя больше меня любить не будет… Все пройдет, все ложь, кроме любви моей… Богдан… "Мальчик" жалко… Один я… Страшно… Смерть… Бо-о-ольно!..
И вдруг, помолчав, — ласково, радостно:
— Вот так… Да-да… Какая у тебя ладонь нежная, прохладная… Мне очень больно, Машенька… Ты моя радость, моя чудная… Не надо, не говори, я все понимаю, все — ерунда… Еще, еще… Милая ты моя… А я небритый… Больно очень, Машенька… Ма-ша!
Юрковский вскочил, заметался в лучах фонарика:
— Убью!.. Сволочь! Подлая баба!..
Он длинно, мерзко выругался. Быков, стащив с Дауге колпак, прижимал к его рту кислородную трубку, не отрываясь глядел в лицо друга. Жизнь уходила с лица, проваливались щеки, тускнели глаза. Губы едва уже шевелились.
— Ма-ша… — разобрал Быков. И еще: — Холодно… Боль-но… Ма-ша.
Дрожь била небольшое жилистое тело, крупная дрожь, как от сильного пронизывающего холода.
Быков взял в ладони его бессильную голову в шлеме, прижал к себе. Дауге умолк.
— Умер? — чужим голосом спросил Юрковский.
— Не знаю.
— Умер, умер. Григорий Иоганнович Дауге — известный советский геолог-космонавт — погиб при штурме Венеры. Иоганыч умер.
— Он не умер, — сказал Быков, прислушиваясь к слабому редкому дыханию.
Юрковский подошел к люку, прижался к нему и еле слышно проговорил:
— Шесть лет вместе… Луна, марсианские пустыни… Шесть лет…
Он распахнул люк резким, неожиданно сильным движением. Вокруг была ночь, тьма… Далеко-далеко, содрогаясь от собственной мощи, грохотала Урановая Голконда, поднимая над горизонтом дымное, пронизанное огнем вспышек зарево…
© 2009-2024 Информационный сайт, посвященный творчеству Аркадия и Бориса Стругацких