Романы > Град обреченный > страница 43

1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34, 35, 36, 37, 38, 39, 40, 41, 42, 43, 44, 45, 46, 47, 48, 49, 50, 51, 52, 53, 54, 55, 56, 57, 58, 59, 60, 61, 62, 63, 64, 65, 66, 67, 68, 69, 70, 71, 72, 73, 74, 75, 76, 77, 78, 79, 80, 81, 82, 83, 84, 85, 86, 87, 88, 89, 90, 91, 92, 93, 94, 95, 96,


    Кэнси немедленно взвился:
    — У нас за вчерашний день девятьсот писем насчет хлеба! — заорал он. — И все — вот такого вот содержания, если не хлеще!..
    — Минуточку! — сказал Андрей, повысив голос, и снова хлопнул ладонью по столу. — Дайте говорить мне! А если вам неугодно, выйдите оба в коридор и препирайтесь там… Так вот, господин Паприкаки, наша подборка основана на тщательном анализе поступивших в редакцию писем. Господин Убуката совершенно прав: мы располагаем корреспонденцией, гораздо более резкой и невыдержанной. Но в подборку мы включили как раз самые спокойные и сдержанные письма. Письма людей не просто голодных или напуганных, а понимающих сложность положения. Более того, мы даже включили в подборку одно письмо, прямо поддерживающее правительство, хотя это — единственное такое из семи тысяч, которые мы…
    — Против этого письма я ничего не имею, — прервал его цензор.
    — Еще бы, — сказал Кэнси. — Вы же сами его и написали.
    — Это ложь! — взвизгнул цензор так, что ржавый винт снова вонзился Андрею в затылок.
    — Ну, не вы, так кто-нибудь другой из вашей шайки, — сказал Кэнси.
    — Сами вы шантажист! — выкрикнул цензор, снова покрываясь пятнами. Это был странный возглас, и на некоторое время воцарилось молчание.
    Андрей перебрал гранки.
    — До сих пор мы неплохо с вами срабатывались, господин Паприкаки, — сказал он примирительно. — Я уверен, что и сейчас нам следует найти некоторый компромисс…
    Цензор замотал щеками.
    — Господин Воронин! — сказал он проникновенно. — При чем здесь я? Господин Убуката — человек невыдержанный, ему только бы сорвать злость, а на ком — ему безразлично. Но вы-то понимаете, что я действую строго в соответствии с полученными инструкциями. В городе назревает бунт. Фермеры в любую минуту готовы начать резню. Полиция ненадежна. Вы что же, хотите крови? Пожаров? У меня дети, я ничего этого не хочу. Да и вы этого не хотите! В такие дни пресса должна способствовать смягчению ситуации, а не обострению ее. Такова установка, и, должен сказать, я с нею совершенно согласен. А если бы даже и был не согласен, все равно обязан, это моя обязанность… Вот вчера арестовали цензора "Экспресса" за попустительство, за пособничество подрывным элементам…
    — Я вас прекрасно понимаю, господин Паприкаки, — сказал Андрей с наивозможнейшей сердечностью. — Но вы же видите, в конце концов, что подборка вполне умеренная. Поймите, именно потому, что времена тяжелые, мы не можем поддакивать правительству. Именно потому, что грозит выступление деклассированных элементов и фермеров, мы должны сделать все, чтобы правительство взялось за ум. Мы исполняем свой долг, господин Паприкаки!
    — Подборку я не подпишу, — тихо сказал Паприкаки.
    Кэнси шепотом выматерился.
    — Мы будем вынуждены выпустить газету без вашей санкции, — сказал Андрей.
    — Очень хорошо, — сказал Паприкаки с тоской. — Очень мило. Просто очаровательно. На газету наложат штраф, а меня арестуют. И тираж арестуют. И вас тоже арестуют.
    Андрей взял листок "Под знаменем Радикального возрождения" и помахал им перед носом цензора.
    — А почему не арестовывают Фрица Гейгера? — спросил он. — Сколько цензоров этой газетки арестовано?
    — Не знаю, — сказал Паприкаки с тихим отчаянием. — Какое мне до этого дело? И Гейгера когда-нибудь арестуют, допрыгается…
    — Кэнси, — сказал Андрей. — Сколько у нас в кассе? На штраф хватит?
    — Соберем между сотрудниками, — деловито сказал Кэнси и поднялся. — Я даю метранпажу команду начать тираж. Выкрутимся как-нибудь…
    Он пошел к двери, цензор тоскливо смотрел ему вслед, вздыхал и сморкался.
    — Сердца у вас нет… — бормотал он. — И ума нет. Молокососы…
    На пороге Кэнси остановился.
    — Андрей, — сказал он. — На твоем месте я бы все-таки сходил в мэрию и нажал там на все рычаги, какие только можно.
    — Какие там рычаги… — мрачно проговорил Андрей.
    Кэнси сейчас же вернулся к столу.
    — Пойди к заместителю политконсультанта. В конце концов, он тоже русский. Ты же с ним водку пил.
    — Я ему и морду бил, — сказал Андрей угрюмо.
    — Ничего, он не обидчивый, — сказал Кэнси. — И потом, я точно знаю, что он берет.
    — Кто в мэрии не берет? — сказал Андрей. — Разве в этом дело? — Он вздохнул. — Ладно, схожу. Может, узнаю что-нибудь… А с Паприкаки что будем делать? Он же сейчас звонить побежит… Побежите ведь, а?
    — Побегу, — согласился Паприкаки без всякого энтузиазма.
    — А я его сейчас свяжу и завалю за шкаф! — сказал Кэнси, сверкнув всеми зубами от удовольствия.
    — Ну, зачем… — сказал Андрей. — Зачем это сразу: свяжу, завалю… Запри его в архиве, там телефона нет.
    — Это будет насилие, — заметил Паприкаки с достоинством.
    — А если вас арестуют, это не будет насилие?
    — Так я же не возражаю! — сказал Паприкаки. — Я просто так… отметил…
    — Иди, иди, Андрей, — сказал Кэнси нетерпеливо. — Я тут без тебя все сделаю, не беспокойся.
    Андрей с кряхтением поднялся, волоча ноги, побрел к вешалке, взял плащ. Берет куда-то запропастился, он поискал внизу, среди каких-то галош, забытых посетителями в старые добрые времена, не нашел, матюкнулся и вышел в приемную. Худосочная секретарша вскинула на него испуганные серенькие глазки. Шлюшка задрипанная. Как ее звать-то?..
    — Я в мэрию, — мрачно сказал он.
    В редакции все шло вроде бы как обычно. Орал кто-то по телефону, писал кто-то, примостившись с краю стола, кто-то рассматривал мокрые фотографии, кто-то пил кофе, метались мальчишки-курьеры с папками и бумагами, было накурено, намусорено, заведующий литературным отделом, феноменальный осел в золотом пенсне, бывший чертежник из какого-то квазигосударства наподобие Андорры, высокопарно вещал тоскующему автору: "Вы здесь где-то переусердствовали, где-то не хватило у вас чувства меры, материал оказался крепче вас и лабильнее…". "Ногой, ногой, ногой", — думал Андрей, проходя. Ему вдруг вспомнилось, как все это было мило его сердцу, как ново, увлекательно, — совсем недавно! — казалось таким перспективным, нужным, важным… "Шеф, одну минутку", — крикнул ему Денни Ли, завотделом писем, и устремился было следом, но Андрей, не оборачиваясь, только отмахнулся назад. "Ногой, ногой, ногой…"
    Выйдя из подъезда, он остановился и поднял воротник плаща. По улице по-прежнему грохотали телеги — и все в одну сторону, к центру города, к мэрии. Андрей засунул руки поглубже в карманы и, ссутулившись, двинулся в том же направлении. Минуты через две он заметил, что идет рядом с чудовищной колымагой с колесами в человеческий рост. Колымагу влекли два гигантских битюга, притомившихся, видно, с дальней пороги. Поклажи в колымаге видно не было за высокими дощатыми бортами, зато хорошо был виден возница на передке — даже не столько сам возница, сколько его колоссальный брезентовый плащ с треугольным капюшоном. От самого возницы усматривалась только борода, торчащая вперед, и сквозь скрип колос и перестук копыт слышались издаваемые им непонятные звуки: то ли он лошадей своих ободрял, то ли лишние газы выпускал по деревенскому простодушию.
    И этот в Город, думал Андрей. Зачем? Что им тут всем нужно? Хлеба они здесь не достанут, да и не нужен им хлеб, есть у них хлеб. И вообще все у них есть, не то что у нас, у горожан. Даже оружие есть. Неужели действительно хотят устроить резню, махновщину? Может быть. Только какая им от этого польза? По квартирам шарпать?.. Ничего не понятно.


 

© 2009-2024 Информационный сайт, посвященный творчеству Аркадия и Бориса Стругацких

Яндекс.Метрика
Главная | Аркадий | Борис | Биография | Отзывы | Обратная связь