Братья Стругацкие

Киносценарии > Пять ложек эликсира > страница 3

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16,

     — Сегодня в "Кавказский", завтра в "Поплавок"… А послезавтра?
     — Увы! — честно говорит он. — Сегодня не выйдет. Я забыл.
     — И завтра не выйдет, — говорит она. — И послезавтра.
     — Но почему?
     — Потому что ушел кораблик. Видишь парус?
     — Ты прекрасна, — произносит он, как бы не слушая, и пытается взять ее за руку. — Я был слепец. У тебя даже кожа светится.
     — Старый ты козел, — отзывается она почти ласково. — Отдай руку.
     — Но один-то поцелуй — можно? — воркует он, тщась дотянуться губами.
     — Бог подаст, — говорит она, вырывая руку. — Перестань кривляться. И вообще уходи. Сейчас ко мне придут.
     — Эхе-хе! — Он поднимается. — Не везет мне сегодня. Ну, а как ты вообще-то?
     — Да как все. И вообще, и в частности.
     — По-дурацки у нас с тобой получилось…
     — Наоборот! Самым прекрасным образом.
     — По-деловому, ты хочешь сказать?
     — Да. По-деловому.
     — А чего же тут прекрасного?
     — Без последствий. Это ведь самое главное, диар Феликс, чтобы не было никаких последствий. Ну, иди, иди, не отсвечивай здесь…
    Феликс понуро поворачивается к двери, берет авоську и вдруг спохватывается.
     — Слушай, Наталья, — говорит он. — У меня же к тебе огромная просьба!
     — Так бы и говорил с самого начала…
     — Да нет, клянусь, я как тебя увидел — все из головы вылетело… Это я только сейчас вспомнил. У тебя на курсе есть такой Сеня… собственно, не Сеня, а Семен Семенович Долгополов…
     — Ну, знаю я его. Лысый такой, из Гортранса… Очень тупой…
     — Святые слова! Лысый, тупой и из Гортранса. И еще у него гипертония и зять-пьяница. А ему нужна справка об окончании ваших Курсов. Вот так нужна, у него от этого командировка зависит за бугор… Сделай ему зачет, ради Христа. Ты его уже два раза проваливала…
     — Три.
     — Три? Ну, значит, он мне наврал. Постеснялся. Да пожалей ты его, что тебе стоит? Он говорит, что ты его невзлюбила… А за что? Он жалкий, невредный человечек… Ну, что ты так смотришь, как ледяная? Что он тебе сделал?
     — Он мне надоел, — произносит Наташа со странным выражением.
     — Так тем более! Сделай ему зачет, и пусть он идет себе на все четыре стороны… Отсвечивать здесь у тебя не будет… Пожалей!
     — Хорошо, я подумаю.
     — Ну, вот и прекрасно! Ты же добрая, я знаю…
     — Пусть он ко мне зайдет завтра в это время.
     — Не зайдет! — произносит Феликс, потрясая поднятым пальцем. — Не зайдет, а приползет на карачках! И будет держать в зубах плитку "Золотого якоря"!
     — Только не в зубах, пожалуйста, — очень серьезно возражает Наташа.

    Вечереет. Феликс предпринимает еще одну попытку избавиться от посуды. Он встает в хвост очереди, голова которой уходит в недра какого-то подвала. Стоит некоторое время, закуривает, смотрит на часы. Затем, потоптавшись в нерешительности, обращается к соседу:
     — Слушай, друг, не возьмешь ли мои? По пять копеек отдам.
    Друг отзывается с мрачноватым юмором:
     — А мои по четыре не возьмешь?
    Феликс вздыхает и, постояв еще немного, покидает очередь.
    Он вступает в сквер, тянущийся вдоль неширокой улицы, движение на которой перекрыто из-за дорожных работ. Тихая, совершенно пустынная улица с разрытой мостовой, с кучами булыжников, громоздящихся на тротуаре.
    Феликс обнаруживает, что на правом его ботинке развязался шнурок. Он подходит к скамейке, опускает на землю авоську и ставит правую ногу на край скамейки, и вдруг авоська его словно бы взрывается — с лязгом и дребезгом.
    Невесть откуда брошенный булыжник угодил в нее и произвел в бутылках разрушения непоправимые. Брызги стеклянного лома усеяли все пространство вокруг ног Феликса.
    Феликс растерянно озирается. Сквер пуст. Улица пуста. Сгущаются вечерние тени. В куче стеклянного крошева над распластанной авоськой закопался испачканный глиной булыжник величиной с голову ребенка.
     — Странные у вас тут дела происходят… — произносит Феликс в пространство.
    Он делает движение, словно бы собираясь нагнуться за авоськой, затем пожимает плечами и уходит, засунув руки в карманы.

    В шесть часов вечера Феликс входит в зал ресторана "Кавказский". Он останавливается у порога, оглядывая столики, и тут к нему величественно и плавно придвигается метрдотель Павел Павлович, рослый смуглый мужчина в черном фрачном костюме с гвоздикой в петлице.
     — Давненько не изволили заходить, Феликс Александрович! — рокочет он. — Дела? Заботы? Труды?
     — Труды, вашество, труды, — невнимательно отзывается Феликс. — А равномерно и заботы… А вот вас, Пал Палыч, как я наблюдаю, ничто не берет. Атлет, да и только…
     — Вашими молитвами, Феликс Александрович. А паче всего — беспощадная дрессировка организма. Ни в коем случае не распускать себя! Постоянно держать в узде!.. Впрочем, вы-то сюда приходите как раз для другого. Извольте вон туда, к окну. Анатолий Сократович вас уже ждут…
     — Спасибо, Пал Палыч, вижу… Кстати, мне бы с собой чего-нибудь. Домой к ужину. Ну, там, пару калачиков, ветчинки, а? Но в долг, Пал Палыч! А?
     — Сделаем.
    В этот момент за спиной Феликса раздается оглушительный лязг. Феликс подпрыгивает на метр и в ужасе оборачивается. Но это всего лишь молоденький официант Вася уронил поднос на металлический столик-каталку.
     — Шляпа, дырявые руки, — с величественным презрением произносит метрдотель Павел Павлович.

    Главный редактор местного журнала Анатолий Сократович Романюк любит в меру выпить, вкусно закусить и угостить приятного, а тем более — нужного человека.
     — Ты, Феликс, пойми, что от тебя требуется прежде всего, — произносит он, выставив перед собой вилку с насаженным на нее ломтиком кеты. — Прежде всего требуется выразить ту мысль, что в наше время понятие смысла жизни неотделимо от высокого морально-нравственного потенциала…
    Феликс трясет головой.
     — Это, Анатолий Сократыч, я все уже понял… Я хочу тебе возразить, что нельзя все-таки так, с бухты-барахты… Надо все-таки заранее, хотя бы за неделю, а еще лучше — за две… Ты сам подумай: разве это мыслимо — за ночь статью написать?
     — Журнал должен быть оперативен! Как вы все этого не понимаете? Журнал по своей оперативности должен приближаться к газете, а не удаляться от нее! Ты знаешь, я тебя люблю. Ты сильно пишешь, Феликс, и я тебя люблю… Печатаю все, что ты пишешь… Но оперативности у тебя нет!
     — Так я же не газетчик! Я — писатель!
     — Вот именно! Писатель, а оперативности нет! Надо вырабатывать! Возьми, к примеру, этого… Курдюкова Котьку… Знаю, поэт посредственный и даже неважный… Но если ты ему скажешь: "Костя! Чтобы к вечеру было!" — будет. Он, понимаешь, как Чехов. За что я его и люблю. Тут же, понимаешь, на подоконнике пристроится — и готово: "По реке плывет топор с острова Колгуева…" Или еще что-нибудь в этом роде.
    Феликс спохватывается.
     — Ч-черт! Надо же позвонить, узнать, как он там…
     — Где? — кричит редактор уже вслед убегающему Феликсу.

    В вестибюле ресторана Феликс звонит на квартиру Курдюкова.
     — Зоечка, это я, Феликс… Ну, как там Костя вообще?
     — Ой, как хорошо, что вы позвонили, Феликс! Я только что от него! Только-только вошла, пальто еще не снимала… Вы знаете, он очень просит, чтобы вы к нему зашли…