| Братья Стругацкие
Романы > Дело об убийстве, или отель "У погибшего альпиниста" > страница 27
Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34, 35, 36, 37, 38, 39, 40, 41, 42, 43, 44, 45, 46, 47, 48,
— Тут, на мое счастье, — продолжало чадо злорадно, — подплывает Мозесиха и хищно тащит инспектора танцевать. Они пляшут, а я смотрю, и все это похоже на портовый кабак в Гамбурге. Потом он хватает Мозесиху пониже спины и волочет за портьеру, и это уже похоже на совсем другое заведение в Гамбурге. А я смотрю на эту портьеру, и ужасно мне этого инспектора жалко, потому что парень он, в общем, неплохой, просто пить не умеет, а старый Мозес тоже уже хищно поглядывает на ту же портьеру. Тогда я встаю и приглашаю Мозесиху на пляс, причем инспектор рад-радешенек — видно, что за портьерой он протрезвел… — Кто в это время был в зале? — сухо спросил я. — Все были. Олафа не было, Кайсы не было, а Симонэ наяривал в бильярд. С горя, что его инспектор отшил. — Так, продолжайте, — сказал я. — Ну, пляшу я с Мозесихой, она ко мне хищно прижимается — ей ведь все равно кто, лишь бы не Мозес, — и тут у нее что-то лопается в туалете. Ах, говорит она, пардон, у меня авария. Ну, мне плевать, она со своей аварией уплывает в коридор, а на меня набегает Олаф… — Постойте, когда это было? — Ну, знаете! Часы мне были ни к чему. — Значит, госпожа Мозес вышла в коридор? — Ну, я не знаю, в коридор, или к себе пошла, или в пустой номер — там рядом два пустых номера… Дальше рассказывать? — Да. — Пляшем мы с Олафом, он отсыпает мне разные комплименты — фигура, мол, осанка, мол, походка… а потом говорит: пойдемте, говорит, я вам что-то интересненькое покажу. А мне что? Пожалуйста, можно и пойти… Тем более что в зале ничего интересненького я не вижу… — А госпожу Мозес вы в зале видите в это время? — Нет, она у себя в сухом доке, заделывает пробоины… Ну, выходим мы в коридор… а дальше вам уже рассказано. — И госпожу Мозес вы больше не видели? И тут произошла заминка. Крошечная такая заминочка, но я ее уловил. — Н-нет, — сказало чадо. — Откуда? Мне было не до того. Только и оставалось — от тоски глушить водку. Очень, очень мне мешали черные очки, и я твердо решил, что при втором допросе я эти очки сниму. Хотя бы силой. — Что вы делали днем на крыше? — спросил я резко. — На какой еще крыше? — На крыше отеля, — я ткнул пальцем в потолок. — И не врите, я вас там видел. — Идите-ка вы знаете куда? — ощетинилось чадо. — Что я вам — лунатик какой-нибудь по крышам бегать? — Значит, это были не вы, — примирительно сказал я. — Ну, хорошо. Теперь насчет Хинкуса. Помните, такой маленький, вы его сначала спутали с Олафом… — Ну, помню, — сказало чадо. — Когда вы его видели в последний раз? — В последний?.. В последний раз это было, пожалуй, в коридоре, когда мы с Олафом вышли из столовой. Я так и подскочил. — Когда? — спросил я. Чадо встревожилось. — А что такого? — спросило оно. — Ничего такого не было… Только это мы выскочили из зала, смотрю — Хинкус сворачивает на лестницу… Я судорожно соображал. Они выскочили из столовой не раньше девяти часов, в девять они еще танцевали, их помнит дю Барнстокр. Но в восемь сорок три у Хинкуса раздавили часы, и, значит, в девять он уже лежал связанный под столом… — Вы уверены, что это был Хинкус? Чадо пожало плечами. — Мне показалось, что Хинкус… Правда, он сразу свернул налево, на лестничную площадку… но все равно — Хинкус, кому же еще быть? С Кайсой или с Мозесихой его не спутаешь… да и ни с кем другим. Маленький такой, сутулый… — Стоп! — сказал я. — Он был в шубе? — Да… в этой своей дурацкой шубе до пят, и на ногах что-то белое… А что такое? — Чадо перешло на шепот. — Это он убил, да? Хинкус? — Нет-нет, — сказал я. Неужели Хинкус врал? Неужели это все-таки инсценировка? Часы раздавили, переведя стрелки назад… а Хинкус сидел под столом и хихикал, а потом ловко разыграл меня и сейчас хихикает у себя в номере… а его сообщник хихикает где-то в другом месте. Я вскочил. — Сидите здесь, — приказал я. — Не смейте выходить из номера. Имейте в виду, я с вами еще не закончил. Я пошел к выходу, потом вернулся и забрал со стола бутылку. — Это я конфискую. Мне не нужны пьяные свидетели. — А можно, я пойду к дяде? — спросило чадо дрожащим голосом. Я поколебался, потом махнул рукой. — Идите. Может быть, он сумеет убедить вас, что надо говорить правду. Выскочив в коридор, я свернул к номеру Хинкуса, отпер дверь и ворвался внутрь. Везде горел свет: в прихожей, в туалетной, в спальне. Сам Хинкус, оскаленный, мокрый, сидел на корточках за кроватью. Посредине комнаты валялся сломанный стул, и Хинкус сжимал в руках одну из ножек. — Это вы? — сказал он хрипло и выпрямился. — Да! — сказал я. Вид его и какое-то безумное выражение налитых кровью глаз снова поколебали мое убеждение, что он врет и притворяется. Нужно быть великим артистом, чтобы так играть свою роль. Но я все-таки сказал свирепо: — Мне надоело слушать вранье, Хинкус! Вы мне соврали! Вы сказали, что вас схватили в восемь сорок. Но вас видели в коридоре после девяти! Вы будете мне говорить правду или нет? На его лице промелькнула растерянность. — Меня? После девяти? — Да! Вы шли по коридору и свернули на лестничную площадку. — Я? — Он вдруг судорожно хихикнул. — Я шел по коридору? — Он снова хихикнул, и еще раз, и еще, и вдруг весь затрясся от визгливого истерического хохота. — Я?.. Меня?.. Вот то-то и оно, инспектор! Вот то-то и оно! — проговорил он, захлебываясь. — Меня видели в коридоре… и я тоже видел меня… И я схватил меня… и я связал меня… и я замуровал меня в стену! Я — меня… Понимаете, инспектор? Я — меня!
|