Романы > Дело об убийстве, или отель "У погибшего альпиниста" > страница 26

1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34, 35, 36, 37, 38, 39, 40, 41, 42, 43, 44, 45, 46, 47, 48,

Если не считать убийцы, конечно. И если считать, что все допрошенные говорят правду. Значит, Олаф убит где-то между началом десятого и началом первого. Ничего себе, промежуточек. Впрочем, Симонэ утверждает, будто без пяти десять в комнате Олафа было слышно какое-то движение, а примерно в десять минут одиннадцатого никто в номере не отзывался на стук дю Барнстокра. Но это еще ничего не значит, Олаф мог в это время выйти. Я с досадой дернул себя за волосы. Олафа вообще могли убить не в номере… Нет, рано, рано делать выводы. У меня еще остается Брюн по делу Олафа и госпожа Мозес по делу Хинкуса… Хотя что она мне может сказать? Ну, вышла на крышу, ну, увидела Хинкуса… Минуточку, а зачем она выходила на крышу? Одна, без мужа, декольте… Ладно. Вопрос: с кого начать? Поскольку убит Олаф, а не Хинкус, и поскольку госпожа Мозес уже наверняка знает об убийстве от супруга, начнем с чада. Спросонок люди говорят иногда интересные вещи. Заодно, может быть, удастся определить, какого оно пола, мельком подумал я, поднимаясь.
    Стучать в номер к чаду пришлось долго и громко. Потом за дверью зашлепали босые ноги, и сердитый сипловатый голос осведомился: какого дьявола?
    — Откройте, Брюн, это я, Глебски, — сказал я.
    Последовало короткое молчание. Затем голос испуганно спросил:
    — Вы что, свихнулись? Три часа ночи!..
    — Откройте, вам говорят! — прикрикнул я.
    — А в чем дело?
    — Вашему дядюшке плохо, — сказал я наугад.
    — Ну да?.. Постойте, дайте штаны надеть…
    Шлепанье босых ног удалилось. Я ждал. Потом ключ в замке повернулся, дверь распахнулась, и чадо шагнуло через порог.
    — Не так быстро, — сказал я, придерживая его за плечо. — Ну-ка, зайдемте в номер…
    Чадо явно еще не проснулось до конца и поэтому не проявило особенной строптивости. Оно позволило вернуть себя в номер и усадить на разоренную кровать. Я сел в кресло напротив. Несколько секунд чадо смотрело на меня сквозь свои огромные черные очки, и вдруг пухлые розовые губы его задрожали.
    — Так плохо? — шепотом спросило оно. — Да не молчите же, скажите что-нибудь наконец!
    С некоторым удивлением я был вынужден признать, что это дикое существо, по-видимому любит своего дядю и боится за него. Я достал сигарету и сказал, закуривая:
    — Нет, ваш дядя жив и здоров. Речь пойдет о другом.
    — Но вы же сказали…
    — Ничего я не говорил, вам приснилось. Вот что: быстро и немедленно говорите. Когда вы расстались с Олафом? Ну, живо!
    — С каким Олафом? Чего вам от меня надо?
    — Когда и где вы в последний раз видели Олафа?
    Чадо помотало головой.
    — Ничего не понимаю. При чем здесь Олаф? Что с дядей?
    — Дядя спит. Дядя жив и здоров. Когда вы в последний раз виделись с Олафом?
    — Да что вы затвердили одно и то же? — возмутилось чадо. Оно постепенно приходило в себя. — И чего вы вообще вперлись ко мне посреди ночи?
    — Я вас спрашиваю…
    — А мне на вас плевать! Убирайся отсюда, а то я дядю позову! Фараон чертов!
    — Вы танцевали с Олафом, а потом ушли. Куда? Зачем?
    — А вам-то что? Невесту приревновал?
    — Хватит болтать, скверная девчонка! — гаркнул я. — Олаф убит! Я знаю, что ты — последняя, кто видел его живым! Когда это было? Где? Живо! Ну?
    Наверное, я был страшен. Чадо отшатнулось и, словно защищаясь, вытянуло руки ладонями вперед.
    — Нет! — прошептало оно. — Что вы? Что вы?..
    — Отвечайте, — сказал я спокойно. — Вы вышли с ним из столовой и направились… Куда?
    — Н-никуда… просто вышли в коридор…
    — А потом?
    Чадо молчало. Я не видел его глаз, и это было непривычно и неудобно.
    — А потом? — повторил я.
    — Позовите дядю, — сказало чадо твердо. — Я хочу, чтобы здесь был дядя.
    — Дядя вам не поможет, — возразил я. — Вам поможет только одно — правда. Говорите правду.
    Чадо молчало. Оно сидело, съежившись, на кровати под большим рукописным плакатом "Будем жестокими!" и молчало. Потом из-под черных очков по щекам потекли слезы.
    — Слезы тоже не помогут, — сказал я холодно. — Говорите правду. Если вы будете лгать и изворачиваться, — я сунул руку в карман, — я надену на вас наручники и отправлю в Мюр. Там с вами будут говорить совсем уже посторонние люди. Дело идет об убийстве, вы понимаете это?
    — Я понимаю… — едва слышно пролепетало чадо. — Я скажу…
    — Правильное решение, — одобрил я. — Итак, вы с Олафом вышли в коридор. Что было дальше?
    — Мы вышли в коридор… — повторило чадо механически. — А дальше… дальше… Я плохо помню, память у меня паршивая… Он что-то сказал, а я… Он что-то сказал и ушел, а я… это…
    — Никуда не годится, — сказал я, покачав головой. — Попробуйте снова.
    Чадо с хлюпаньем утерло нос и полезло рукой под подушку. За носовым платком.
    — Ну? — сказал я.
    — Это… это стыдно, — прошептало чадо. — И противно. А Олаф мертвый.
    — Полиция, как и медицина, — наставительно произнес я, ощущая огромную неловкость, — не признает таких понятий, как "стыдно".
    — Ну ладно, — сказало вдруг чадо, гордо вздернув голову. — Дело было так. Сначала шутки: жених и невеста, мальчик или девочка… ну, вроде как вы со мной обращались… Он тоже, наверное, принял меня неизвестно за что… А потом, когда мы вышли, он принялся меня лапать. Мне стало противно, и пришлось дать ему по морде… по лицу…
    — Ну? — сказал я, не глядя на него.
    — Ну, он обиделся, обругал меня и ушел. Может быть, я, конечно, зря, может, и не надо было давать волю рукам, но он тоже был хорош…
    — Куда он ушел?
    — Да откуда мне знать? Стану я смотреть, куда да зачем… Ушел по коридору… — Чадо махнуло рукой. — Не знаю куда.
    — А вы?
    — А я… А что — я? Все настроение пропало, противно, скукотища… Одно и оставалось — пойти к себе, запереться и напиться до чертиков…
    — И вы напились? — спросил я, осторожно потягивая носом и исподволь оглядывая номер. Кавардак в номере был страшный, все было разбросано, все валялось кое-как, а стол был завален длинными полосами бумаги — лозунгами, как я понял. Вешать на дверях у полицейских чиновников… Спиртным действительно попахивало, а на полу у изголовья постели я заметил бутылку.
    — Ну, натурально, я же говорю вам!
    Я наклонился и взял бутылку. Бутылка была основательно почата.
    — Драть вас некому, молодой человек, — сказал я, ставя бутылку на стол, прямо на лозунг "Долой обобщения! Да здравствует мгновение!". — Вы потом все время сидели здесь?
    — Да. А что делать? — Чадо по-прежнему, видимо, по старой привычке, старательно избегало родовых окончаний.
    — А когда вы легли спать?
    — Не помню.
    — Ну хорошо, предположим, — сказал я. — А теперь подробно опишите все ваши действия с того момента, как вы вышли из-за стола, и до того момента, как вы с Олафом удалились в коридор.
    — Подробно? — спросило чадо.
    — Да, со всеми подробностями.
    — Ладно, — согласилось чадо, показав мелкие, острые, до голубизны белые зубы. — Значит, доедаю я десерт. Тут подсаживается ко мне пьяный инспектор полиции и начинает мне вкручивать, как я ему нравлюсь и насчет немедленного обручения. При этом он то и дело пихает меня в плечо своей лапищей и приговаривает: "А ты иди, иди, я не с тобой, а с твоей сестрой…"
    Я скушал эту тираду, не моргнув глазом. Надеюсь, лицо у меня было достаточно каменное.


 

© 2009-2024 Информационный сайт, посвященный творчеству Аркадия и Бориса Стругацких

Яндекс.Метрика
Главная | Аркадий | Борис | Биография | Отзывы | Обратная связь