1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20,
— Mon dieu, — бормотал он. — Простите. Я есть весьма плехой межпланетникь. Я есть только всего радиооптикь.
Это было очень трудно — идти самим и тащить Моллара, но они все-таки добрались до его каюты и уложили радиооптика в амортизатор. Он лежал в длинном, не по росту, ящике, маленький, жалкий, задыхающийся, с посиневшим лицом.
— Сейчас вам станет хорошо, Шарль, — сказал Дауге.
Юрковский молча кивнул и сейчас же сморщился от боли в позвоночнике.
— П-полежите, отдо-охните, — сказал он.
— Хороше-о, — сказал Моллар. — Спасибо, товарищи.
Дауге задвинул крышку и постучал. Моллар постучал в ответ.
— Ну, хорошо, — сказал Дауге. — Теперь бы нам костюмы для перегрузок…
Юрковский пошел к выходу. На корабле было только три костюма для перегрузок — костюмы экипажа. Пассажирам полагалось лежать в амортизаторах.
Они обошли все каюты и собрали все одеяла и подушки. В обсерваторном отсеке они долго устраивались у перископов, обкладывали себя мягким со всех сторон, а потом легли и некоторое время молчали, отдыхая. Дышать было трудно. Казалось, на грудь давит многопудовая гиря.
— П-помню, на курсах нам давали с-сильные перегрузки, — сказал Юрковский. — П-пришлось сбрасывать в-вес.
— Да, — сказал Дауге. — Я совсем забыл. Что это за чепуха про мидии со специями?
— В-вкусная вещь, правда? — сказал Юрковский. — Наш штурман в-вез тайком от к-капитана н-несколько банок, и они взорвались у него в ч-чемодане.
— Ну? — сказал Дауге. — Опять? Ну и лакомка! Ну и контрабандист! Его счастье, что Быкову сейчас не до этого.
— Б-быков, наверное, еще н-не знает, — сказал Юрковский.
"И никогда не узнает", — подумал он. Они помолчали, потом Дауге взял дневники наблюдений и стал их просматривать. Они немного посчитали, потом поспорили относительно метеоритной атаки. Дауге сказал, что это был случайный рой. Юрковский объявил, что это кольцо.
— Кольцо у Юпитера? — презрительно сказал Дауге.
— Да, — сказал Юрковский. — Я давно это подозревал. И теперь вот убедился.
— Нет, сказал Дауге. — Все-таки это не кольцо. Это полукольцо.
— Ну, пусть полукольцо, — согласился Юрковский.
— Кангрен большой молодец, — сказал Дауге. — Его расчеты просто замечательно точны.
— Не совсем, — сказал Юрковский.
— Это почему же? — осведомился Дауге.
— Потому что температура растет заметно медленнее, — объяснил Юрковский.
— Это внутреннее свечение неклассического типа, — возразил Дауге.
— Да, неклассического, — сказал Юрковский.
— Кангрен не мог этого учесть, — сказал Дауге.
— Надо было учесть, — сказал Юрковский. — Об этом уже сто лет спорят, надо было учесть.
— Просто тебе стыдно, — сказал Дауге. — Ты так бранился с Кангреном в Дублине, и теперь тебе стыдно.
— Балда ты, — сказал Юрковский. — Я учитывал неклассические эффекты.
— Знаю, — сказал Дауге.
— А если знаешь, — сказал Юрковский, — то не болтай глупостей.
— Не ори на меня, — сказал Дауге. — Это не глупости. Неклассические эффекты ты учел, а цена этому сам видишь какая.
— Это тебе такая цена, — рассердился Юрковский. — До сих пор не читал моей последней статьи.
— Ладно, — сказал Дауге, — не сердись. У меня спина затекла.
— У меня тоже, — сказал Юрковский. Он перевернулся на живот и встал на четвереньки. Это было нелегко. Он дотянулся до перископа и заглянул. — П-посмотри-ка, — сказал он.
Они стали смотреть в перископы. "Тахмасиб" плавал в пустоте, заполненной розовым светом. Не видно было ни одного предмета, никакого движения, на котором мог бы задержаться взгляд. Только ровный розовый свет. Казалось, что смотришь в упор на фосфоресцирующий экран. После долгого молчания Юрковский сказал:
— Скучно.
Он поправил подушки и снова лег на спину.
— Этого еще никто не видел, — сказал Дауге. — Это свечение металлического водорода.
— Т-таким н-наблюдениям, — сказал Юрковский, — грош цена. Может, пристроим к п-перископу с-спектрограф?
— Глупости, — сказал Дауге, еле шевеля губами. Он сполз на подушки и тоже лег на спину. — Жалко, — сказал он. — Ведь этого еще никто никогда не видел.
— Д-до чего м-мерзко ничего не делать, — сказал Юрковский с тоской.
Дауге вдруг приподнялся на локте и нагнул голову, прислушиваясь.
— Что ты? — спросил Юрковский.
— Тише, — сказал Дауге. — Послушай.
Юрковский прислушался. Низкий, едва слышный гул доносился откуда-то, волнообразно нарастая и снова затихая, словно гудение гигантского шмеля. Гул перешел в жужжание, стал выше и смолк.
— Что это? — спросил Дауге.
— Не знаю, — отозвался Юрковский вполголоса. Он сел. — Может быть, это двигатель?
— Нет, это оттуда, — Дауге махнул рукой в сторону перископов. — Ну-ка… — Он опять прислушался, и снова послышалось нарастающее гудение.
— Надо поглядеть, — сказал Дауге.
Гигантский шмель смолк, но через секунду загудел снова. Дауге поднялся на колени и уткнулся лицом в нарамник перископа.
— Смотри! — закричал он.
Юрковский тоже подполз к перископу.
— Смотри, как здорово! — крикнул Дауге.
Из желто-розовой бездны поднимались огромные радужные шары. Они были похожи на мыльные пузыри и переливались зеленым, синим, красным. Это было очень красиво и совершенно непонятно. Шары поднимались из пропасти с низким нарастающим гулом, быстро проносились и исчезали из поля зрения. Они все были разных размеров, и Дауге судорожно вцепился в рубчатый барабан дальномера. Один шар, особенно громадный и колыхающийся, прошел совсем близко. На несколько мгновений обсерваторный отсек заполнился нестерпимо низким, зудящим гулом, и планетолет слегка качнуло.
— Эй, в обсерватории! — раздался в репродукторе голос Быкова. — Что за бортом?
— Ф-феномены, — сказал Юрковский, пригнув голову к микрофону.
— Что? — спросил Быков.
— П-пузыри какие-то, — пояснил Юрковский.
— Это я и сам вижу, — проворчал Быков и замолчал.
— Это уже не металлический водород, — сказал Юрковский.
Пузыри исчезли.
— Вот, — сказал Дауге. — Диаметры: пятьсот, девятьсот и три тысячи триста метров. Если, конечно, здесь не искажается перспектива. Больше я не успел. Что это может быть?
В розовой пустоте пронеслись еще два пузыря. Вырос и сейчас же смолк густой басовый звук.
— М-машина п-планеты р-работает, — сказал Юрковский. — И мы никогда не узнаем, что там происходит…
— Пузыри в газе, — сказал Дауге. — А впрочем, какой это газ — плотность как у бензина…
Он обернулся. На пороге открытой двери сидел Моллар, прислонившись виском к косяку. Кожа на его лице вся сползла к подбородку от тяжести. У него был белый лоб и темно-вишневая шея.
— Это есть я, — сказал Моллар.
© 2009-2023 Информационный сайт, посвященный творчеству Аркадия и Бориса Стругацких