Повести > Дни Кракена > страница 13

1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19,

Глава восьмая


    Я спустился в вестибюль, раздумывая, не поужинать ли в ресторане. Я сильно проголодался, вероятно, из-за двух рюмок коньяка, выпитых у Хиды. До получки оставалось около тридцати рублей, и я мог позволить себе лапшу с подливой, стакан вэймэйсы и чашку кофе по-турецки. Неплохо было бы вареного осьминога, но осьминогов в "Пекине", по-моему, никогда не подавали. Вообще после того, как уехали китайские повара, готовить здесь стали гораздо хуже. Осьминога бы наверняка испортили, а лапшу не испортишь, разве что она подгорит, вино разливают в Китае, кофе везде одинаковый.
    Я повернул к ресторану и вдруг увидел Нину. Мне кажется, что за секунду до этого я почувствовал, что увижу ее. Что-то мягкое толкнуло меня в сердце, и я задохнулся. И меня опять охватило чудесное и горькое ощущение великой утраты и грустного счастья, и я остановился, чуть не плача от радости и жалости к ней и к себе, и все сразу вылетело у меня из головы. Японец, вэймэйсы, спрут — все. Я стоял в десяти шагах от входа в ресторан и в десяти шагах от дверей уборных и смотрел на нее, и глотал и не мог проглотить комок, застрявший в горле. Через минуту это прошло.
    Она стояла у стола перед почтовым барьером и разговаривала с какой-то иностранкой в очках. На ней был белый джемпер и широкая клетчатая юбка, она рассеянно улыбалась, похлопывая себя по бедру плоской белой сумочкой, крупная, стройная, с прекрасным неправильным лицом, с массивной копной темных волос на прекрасной голове, с крепкой длинной шеей, с маленькой грудью и сильными толстоватыми ногами, бесконечно женственная и прекрасная, хотя я понимал, что по-прежнему никто кроме меня этого не знает и не замечает. Она словно совсем не изменилась, а, может быть, она не изменилась только для меня, даже наверное так, недаром я видел ее такой в самых лучших своих снах, когда и думать не смел увидеть когда-нибудь наяву.
    Она стояла и разговаривала с иностранкой, а я стоял и смотрел, не в силах оторваться, не в силах заставить себя уйти и не в силах заставить себя подойти к ней. Тут она, скучая, повернула голову и увидела меня. Она рассеянно глядела на меня, продолжая говорить, потом замолчала на полуслове, и глаза ее потемнели и словно распахнулись, и одно-единственное мгновение она смотрела на меня так, как в то утро, в славном пустом сквере, когда маленькая дочка ее играла в песке у наших ног. Но это длилось одно-единственное мгновение. Она улыбнулась, кивнула и помахала мне рукой. Иностранка тоже посмотрела на меня и тоже улыбнулась, что-то сказала Нине, и они обе засмеялись. Потом иностранка ушла, вихляя тощим задом, и мы пошли навстречу друг другу и встретились посередине вестибюля.
     — Здравствуй, Андрюшенька, — сказала она радостно. — Вот так неожиданность!
    У нее были горячие, чуть-чуть влажные от жары руки, и я поцеловал эти руки, правую, в которой она держала сумочку, и свободную левую, и опять правую, и она отняла их от меня, опустила и сложила на животе. Я решился и поднял глаза. Она стала как будто выше ростом, потому что ее глаза были теперь на уровне моего подбородка. Ее лицо находилось совсем близко, сантиметрах в тридцати. Я увидел свое отражение в ее зрачках, и крошечные капли испарины на лбу и на пушистой верхней губе, и жесткие морщинки возле глаз и по сторонам рта. И заросшие дырочки от сережек в мочках ушей. Она тоже разглядывала меня, выпятив нижнюю губу.
     — Здравствуй, Андрюша, — повторила она. — Вот как мы встретились.
     — Да, — тупо сказал я.
     — Ты давно в Москве?
     — Давно. Уже лет пять… нет, шесть лет.
     — И ни разу не зашел. Эх ты. А еще старый друг.
     — Я не мог.
     — Неужели так занят?
     — Я никак не мог, Ниночка. Честное слово. Никак не мог.
     — Нельзя забывать старых друзей.
    Так могла сказать и Юля Марецкая. Но ведь мы встретились. Она не отвернулась. Она могла кивнуть и отвернуться. Могла даже не кивнуть. Но вот мы стоим в тридцати сантиметрах друг от друга и разговариваем, и она разглядывает меня, выпятив нижнюю губу. Она всегда так делала, когда была озабочена.
     — Андрюша, — сказала она почти с испугом, — ты совсем седенький стал!
     — Это от веселой жизни.
     — Что, неужели так плохо?
     — Отчего же плохо? Просто трудно.
     — Работа?
     — И работа. И всякие другие вещи.
     — Бедненький.
     — И возраст, Ниночка.
    Она вздохнула.
     — Да, возраст. Ну, а я?
     — Что?
     — Я сильно изменилась?
    Я помотал головой. Она обрадовалась.
     — Нет?
     — Ничуть.
     — Правда?
     — Честное слово. Ты прелесть и женщина.
    Не знаю, как это у меня вырвалось. Но она либо забыла, либо не обратила внимания.
     — Как приятно слы-ышать! — сказала она. — Только не очень-то завидуй, Андрюшенька. Это наполовину косметика. Парикмахерская, кабинет красоты.
     — Неправда.
     — Правда. У меня тоже очень утомительная жизнь. Хлеб свой насущный снискиваю в поте лица. И души, между прочим.
     — Не сердись, — попросил я. — Я только хотел сказать, что ты совсем не изменилась.
     — Я стараюсь. Но знал бы ты, как это трудно, Андрюшка!
    Она нагнула голову. Некоторое время мы молчали, и я смотрел, как от моего дыхания шевелятся отставшие волоски на ее макушке. Она подняла лицо.
     — Глупости, — сказала она решительно. — Все это глупости. Работа есть работа. Я что-то расклеилась сегодня. Слушай, я тебя не задерживаю?
     — Что ты, конечно нет.
     — Разве ты здесь один?
     — Где — здесь?
     — В ресторане. Я думала, ты вышел из ресторана. Нет?
     — Вовсе нет. В ресторане я не был. Имеет место на редкость одинокий Головин, который как раз собирается поужинать. Разреши пригласить тебя, Ниночка.
     — Я бы с радостью, — сказала она, — но не могу.
     — Почему?
     — Во-первых, я только что ужинала.
     — А во-вторых?
     — Понимаешь, Андрюшенька, мне пора домой. Одиннадцатый час.
    Я оглянулся на часы над гардеробом. Было пять минут одиннадцатого.
     — Тогда разреши проводить тебя.
     — Проводи, — просто согласилась она. — Это недалеко, да ты помнишь, наверное.
     — Помню, — пробормотал я.
    Мы вышли из гостиницы, повернули направо и медленно пошли по Садовому. Нина жила на улице Алексея Толстого.
     — Где ты работаешь? — спросил я.
     — В "Интуристе".
    Она взяла меня под руку. Я чувствовал сквозь рукав, какие у нее горячие и твердые пальцы, ее юбка задевала мое колено, и я опять, впервые за долгое, долгое время ощутил великое чудо и великую прелесть женщины, прелесть женского голоса, женских интонаций, и мне было необыкновенно хорошо.
     — Ты со мной не шути, — сказала она. — Я старший гид-переводчик, вот кто я.
     — Ты прелесть и женщина, вот кто ты, — сказал я на этот раз умышленно. Она промолчала. — Ты работаешь с японским?
     — Что ты, с английским, конечно.
     — Забыла?
     — Начисто. Корэ-ва кабан дэс. Больше ничего не помню.
     — Не жалко?


 

© 2009-2024 Информационный сайт, посвященный творчеству Аркадия и Бориса Стругацких

Яндекс.Метрика
Главная | Аркадий | Борис | Биография | Отзывы | Обратная связь