1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34, 35, 36, 37, 38, 39, 40, 41, 42, 43, 44, 45, 46, 47, 48, 49, 50, 51, 52, 53, 54, 55, 56, 57, 58, 59, 60, 61, 62, 63, 64, 65, 66, 67, 68, 69, 70, 71, 72, 73, 74, 75, 76, 77, 78, 79, 80, 81, 82, 83, 84, 85, 86, 87, 88, 89, 90, 91, 92, 93, 94, 95, 96,
— Ну-ну, — сказала она насмешливо. — Значит, мне померещилось.
Она сунула окурок в пепельницу, закурила новую сигарету, поднялась и, как-то забавно пританцовывая, прошлась по комнате.
— А кто тут до тебя жил? — спросила она, останавливаясь перед огромным овальным портретом какой-то сиреневой дамы с болонкой на коленях. — У меня, например, явный сексуальный маньяк. По углам — порнография, на стенах — использованные презервативы, а в шкафу — целая коллекция женских подвязок. Даже не поймешь, то ли он фетишист, то ли лизунчик.
— Врешь, — сказал Андрей, обмирая. — Врешь ты все, Сельма Нагель.
— Зачем это мне врать? — удивилась Сельма. — А кто жил? Не знаешь?
— Мэр! Мэр нынешний там жил, понятно?
— А, — сказала Сельма равнодушно. — Понятно.
— Что — понятно? — сказал Андрей. — Что это тебе понятно?! — вскричал он, накаляясь. — Что ты вообще можешь здесь понимать?! — он замолчал. Об этом нельзя было говорить. Это надо было пережить внутри себя.
— Лет ему, наверное, под пятьдесят, — с видом знатока объявила Сельма. — Старость на носу, бесится человек. Климакс! — Она усмехнулась и снова уставилась на портрет с болонкой.
Наступило молчание. Андрей, стиснув зубы, переживал за мэра. Мэр был большой, представительный, с необычайно располагающим лицом, сплошь благородно седой. Он прекрасно говорил на собраниях городского актива — о воздержании, о силе духа, о внутреннем заряде стойкости и морали. А когда они встречались на лестничной площадке, он обязательно протягивал для пожатия большую теплую сухую руку и с неизменной вежливостью и предупредительностью осведомлялся, не мешает ли Андрею по ночам стук его, мэра, пишущей машинки…
— Не верит! — сказала вдруг Сельма. Она, оказывается, больше не смотрела на портрет, она с каким-то сердитым любопытством разглядывала Андрея. — Не веришь, не надо. Мне вот только все это отмывать противно. Нельзя тут кого-нибудь нанять, что ли?
— Нанять… — тупо повторил Андрей. — Фиг тебе! — сказал он злорадно. Сама отмоешь. Тут белоручкам делать нечего.
Некоторое время они молча разглядывали друг друга с взаимной неприязнью. Потом Сельма пробормотала, отведя глаза:
— Черт меня сюда принес! Что мне тут делать?
— Ничего особенного, — сказал Андрей. Он пересилил свою неприязнь. Человеку надо было помочь. Он уже навидался тут новичков. Всяких. — Что все, то и ты. Пойдешь на биржу, заполнишь книжку, бросишь в приемник… Там у нас установлена распределяющая машина. Ты кем была на том свете?
— Фокстейлером, — сказала Сельма.
— Кем?
— Ну, как тебе объяснить… Раз-два, ножки врозь…
Андрей опять обмер. Врет, пронеслось у него в голове. Все ведь брешет, девка. Идиота из меня делает.
— И хорошо зарабатывала? — саркастически спросил он.
— Дурак, — сказала она почти ласково. — Это же не для денег. Просто интересно. Скука же…
— Как же так? — спросил Андрей горестно. — Куда же твои родители смотрели? Ты же молодая, тебе бы учиться и учиться…
— Зачем? — спросила Сельма.
— Как — зачем? В люди вышла бы… Инженером бы стала, учителем… Могла бы вступить в компартию, боролась бы за социализм…
— Боже мой, боже мой… — хрипло прошептала Сельма, как подрубленная упала в кресло и уронила лицо в ладони. Андрей испугался, но в то же время ощутил и гордость, и чудовищную свою ответственность.
— Ну что ты, что ты… — сказал он, неловко придвигаясь к ней. — Что было, то было. Все. Не расстраивайся. Может быть, и хорошо, что все так получилось: здесь ты все наверстаешь. У меня полно друзей, все — настоящие люди… — Он вспомнил Изю и сморщился. — Поможем. Вместе будем драться. Здесь ведь дела до черта! Беспорядка много, неразберихи, просто дряни — каждый честный человек на счету. Ты представить себе не можешь, сколько сюда всякого барахла набежало. Не спрашиваешь его, конечно, но иногда так и тянет спросить: ну чего тебя сюда принесло, на кой ляд ты здесь кому нужен?
Он совсем было уже решился по-дружески, даже по братски, потрепать Сельму по плечу, но тут она спросила, не отрывая ладоней от лица:
— Значит, не все здесь такие?
— Какие?
— Как ты. Идиоты.
— Ну знаешь!
Андрей соскочил со стола и пошел кругами по комнате. Вот ведь буржуйка. Шлюха, а туда же. Интересно ей, видите ли… Впрочем, прямота Сельмы ему даже импонировала. Прямота всегда хороша. Лицом к лицу, через баррикаду. Это не то, что Изя, скажем: ни нашим ни вашим — скользкий, как червяк, и везде просочится…
Сельма хихикнула у него за спиной.
— Ну чего забегал? — сказала она. — Я же не виновата, что ты такой идиотик. Ну, извини.
Не давая себе оттаять, Андрей решительно рубанул ладонью воздух.
— Вот что, — сказал он. — Ты, Сельма, очень запущенный человек, и отмывать тебя придется долго. И ты не воображай, пожалуйста, что я обиделся лично на тебя. Это с теми, кто тебя до такого довел, у меня да — личные счеты. А с тобой — никаких. Ты здесь — значит, ты наш товарищ. Будешь работать хорошо — будем хорошими друзьями. А работать хорошо — придется. Здесь у нас, знаешь, как в армии: не умеешь — научим, не хочешь — заставим! — Ему очень нравилось, как он говорит — так и вспоминались выступления Леши Балдаева, комсомольского вожака факультета. Тут он обнаружил, что Сельма, наконец, отняла ладони от лица и смотрит на него с испуганным любопытством. Он ободряюще подмигнул ей. — Да-да, заставим, а как ты думала? У нас, бывало, на стройку уж такие сачки приезжали — поначалу только и норовили в ларек да в лесок. И ничего. Как миленькие. Труд, знаешь, даже обезьяну очеловечивает…
— А здесь у вас всегда обезьяны по улицам бродят? — спросила Сельма.
— Нет, — сказал Андрей, помрачнев. — Только с сегодняшнего дня. В честь твоего прибытия.
— Очеловечивать их будете? — вкрадчиво осведомилась Сельма.
Андрей через силу ухмыльнулся.
— Это уж как придется, — сказал он. — Может быть, действительно придется очеловечивать. Эксперимент есть Эксперимент.
При всей издевательской сумасбродности мысль эта показалась ему не лишенной какого-то рационального зерна. Надо будет вечером этот вопрос поднять, мелькнуло у него в голове. Но тут же у него возникла и другая мысль.
— Ты что вечером собираешься делать? — спросил он.
— Не знаю. Как придется. А что здесь у вас делают?
Раздался стук в дверь. Андрей посмотрел на часы. Было уже семь, сборище начиналось.
— Сегодня ты — у меня, — сказал он Сельме решительно. С этим разболтанным существом действовать можно было только решительно. — Веселья особенного не обещаю, но с интересными людьми познакомишься. Идет?
Сельма пожала плечиком и стала оправлять волосы. Андрей пошел открывать. В дверь стучали уже каблуком. Это был Изя Кацман.
— У тебя что — женщина? — спросил он прямо с порога. — Когда ты, наконец, звонок поставишь?
Как всегда, в первые минуты появления на сборище Изя был аккуратно причесан, при крахмальном воротничке и при сверкающих манжетах. Узкий отглаженный галстук с высокой точностью располагался на линии нос — пупок. Но все равно. Андрей предпочел бы сейчас увидеть Дональда или Кэнси.
— Заходи, заходи, трепло, — сказал он. — Что это с тобой сегодня — раньше всех заявился?
— А я знал, что у тебя женщина, — ответствовал Изя, потирая руки и хихикая, — и поспешил взглянуть.
Они вошли в столовую, и Изя широкими шагами устремился к Сельме.
— Изя Кацман, — представился он бархатным голосом. — Мусорщик.
© 2009-2024 Информационный сайт, посвященный творчеству Аркадия и Бориса Стругацких