1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12,
Он не трус, наш Нурланн. Но откуда ему знать, что он имеет дело с профессионалом? Ленивым движением мужик в блестящем плаще уклоняется от богатырского удара монтировкой. В глазах у Нурланна вспыхивают огненные колеса, и наступает тьма.
Четверть века назад подросток Нурланн поздним вечером возвращался из кино домой этим самым переулком. Навстречу ему вышел из подворотни могучий шестнадцатилетний дебил по прозвищу Муссолини. Не говоря ни единого слова, он ухватил Нурланна двумя пальцами за нос, стиснул так, что у того слезы из глаз брызнули, а свободной рукой обшарил деловито его карманы. Вся операция не заняла и минуты. Муссолини скрылся в подворотне, а маленький Нурланн, опозоренный, униженный и ограбленный, остался стоять в темноте с вывернутыми карманами. Слезы текли неудержимо, и вдруг подул ветер и дождь брызнул ему в лицо…
— Профессор… Профессор… Очнитесь, профессор!
Тьма расходится перед глазами Нурланна, и он видит близко над собой мокрое мальчишеское лицо, большеглазое, со свежей ссадиной на скуле. Волосы схвачены белой лентой.
Это не тот мальчик. Тот был в красном, а на этом черная безрукавка и черные шорты. Еще один голоногий и голорукий мокрый мальчик.
Нурланн, охая и кряхтя, садится, ощупывает себя. Все болит: печенки, селезенки, кишки. Машина его стоит на прежнем месте, освещая уцелевшей фарой пустую мостовую.
— А эти где? — спрашивает Нурланн.
— Уехали, — отвечает мальчик. Он сидит перед Нурланном на корточках, озабоченно оглядывая его лицо.
— А мальчик где?
— Вы можете встать? — спрашивает мальчик вместо ответа.
Нурланн с трудом поднимается на ноги, делает шаг к лимузину и хватается за дверцу, чтобы не упасть.
— Надо же, как он меня…
— Давайте я сяду за руль, — говорит мальчик.
— Валяй. Мне нужно в "Метрополь".
— Я знаю, — говорит мальчик. — Садитесь, я вас отвезу.
Лимузин катит по улицам.
— Что это было? — спрашивает Нурланн. — Кто эти громилы?
Мальчик, не сводя глаз с дороги, отвечает после паузы:
— Не знаю.
— Чего они к нему прицепились? Он что-нибудь натворил?
Пауза.
— Может быть. Только это никого не касается.
— Он удрал?
Пауза.
— Нет.
— Значит, в полицию сдали… Это твой приятель, надо понимать. Я вижу, тебе тоже попало.
Мальчик не отвечает, только осторожно поглаживает ссадину на скуле.
— Так что же вы все-таки натворили? — спрашивает Нурланн.
— Ничего особенного.
— А если ничего особенного, тогда поехали в полицию вызволять твоего приятеля. Заодно хотелось бы узнать, кто мне разворотил фару и отбил печенки.
— Нет, — твердо произносит мальчик. — Я не могу тратить время на полицию.
Лимузин останавливается перед отелем "Метрополь". Это огромное многоэтажное здание. Несколько редких светящихся окон, и еще свет падает сквозь застекленные двери в вестибюль.
— Спасибо, — говорит Нурланн. — Кстати, как тебя зовут?
— Циприан.
— Очень рад. Нурланн. Между прочим, Циприан, откуда ты все знаешь? Откуда знаешь, что я профессор, что я здесь живу?
— Мы дружим с вашей дочерью.
— Ага. Очень мило. Может быть, зайдешь ко мне, обсохнешь?
— Благодарю вас. Я как раз собирался попросить разрешения зайти. Мне нужно позвонить. Вы позволите?
Они проходят сквозь вращающуюся дверь в вестибюль, мимо швейцара, приложившего при виде Нурланна два пальца к форменной фуражке, мимо богатых статуй с электрическими свечами. В вестибюле никого больше нет, только портье сидит за стойкой.
Пока Нурланн берет у портье ключи, у входа происходит разговор.
— Ты зачем сюда вперся? — шипит швейцар на Циприана.
— Меня пригласил профессор Нурланн.
— Я тебе покажу профессора Нурланна, — шипит швейцар. — Манеру взял — по ресторанам шляться…
— Меня пригласил профессор Нурланн, — повторяет Циприан терпеливо. — Ресторан меня не интересует.
— Еще бы тебя, щенка, ресторан интересовал! Вот я тебя отсюда вышвырну, чтобы не разговаривал…
Нурланн оборачивается к ним.
— Э-э… — говорит он швейцару. — Парнишка со мной. Так что все в порядке.
Швейцар ничего не отвечает, лицо у него недовольное.
У себя в номере Нурланн прежде всего сбрасывает мокрый плащ и сдирает с ног отсыревшие туфли. Циприан стоит рядом, с него капает, но и он, как давеча Ирма, отнюдь не выглядит "мокрой курицей".
— Раздевайся, — говорит ему Нурланн. — Сейчас я дам полотенце.
— Разрешите, я позвоню.
— Валяй.
Нурланн, пришлепывая мокрыми носками, уходит в ванную. Раздеваясь там, растираясь купальной простыней и с наслаждением натягивая сухое, он слышит, как Циприан разговаривает — негромко, спокойно и неразборчиво. Только однажды, повысив голос, он отчетливо произносит: "Не знаю".
Затягивая пояс халата, Нурланн выходит в гостиную и с изумлением обнаруживает там дочь Ирму; Циприан по-прежнему стоит у дверей, и с него по-прежнему капает. Ирма расположилась боком в кресле, она перекинула мокрые голые ноги через подлокотник.
— Здрасьте! — говорит Нурланн, впрочем, обрадованный.
— Слушай, папа, — капризным голосом произносит Ирма. — Где тебя носит? Я тебя двадцать часов жду!
— Где меня носит… Циприан, где меня носит? Иди в ванную и переоденься. Обсушись хотя бы.
— Что вас всех будто заклинило, — говорит Ирма. — Обсушись, оботрись, переоденься, не ходи босиком…
— Ну, мне кажется, это естественно, — благодушно произносит Нурланн, доставая из бара бутылку и наливая себе в стакан на два пальца. — Если мокрый человек…
— То, что наиболее естественно, — негромко говорит Циприан, — наименее подобает человеку.
Нурланн застывает со стаканом на полпути ко рту.
— Естественное всегда примитивно, — добавляет Ирма. — Амеба — да, она естественна. Но человек — существо сложное, естественное ему не идет.
Нурланн смотрит на Ирму, потом на Циприана, потом в стакан. Он медленно выцеживает бренди и принимает вызов.
— Ну, разумеется, — говорит он. — Поэтому давайте колоться наркотиками, одурять себя алкоголем, это ведь противоестественно. Пусть будут противоестественные прически, противоестественные одежды, противоестественные движения…
Ирма прерывает его:
— Нет! Противоестественное — это просто естественное навыворот. Мы говорим совсем не об этом…
Нурланн перебивает в свою очередь.
— Я не знаю, о чем вы говорите, — объявляет он покровительственно. — Зато я знаю, о чем вам следовало бы говорить. Не убий. Не укради. Не сладострастничай. Люби ближнего своего больше себя. Кумира себе не сотвори, лидера, пастыря, интерпретатора… Вот правила воистину неестественные, и они-то более всего подобают человеку. Не так ли? Тогда почему же на протяжении двадцати веков они остаются красивыми лозунгами? Разменной монетой болтунов и демагогов… Нет, мокренькие вы мои философы. Не так все это просто. Никому еще пока не удалось придумать, что подобает человеку, а что — нет. Я лично думаю, что ему все подобает. Такая уж это обезьяна с гипертрофированным мозгом.
© 2009-2024 Информационный сайт, посвященный творчеству Аркадия и Бориса Стругацких