Романы > Хромая судьба > страница 14

1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34, 35, 36, 37, 38, 39, 40, 41, 42, 43, 44, 45, 46, 47, 48, 49, 50, 51, 52, 53, 54, 55, 56, 57, 58, 59, 60, 61, 62, 63, 64, 65, 66, 67, 68, 69, 70, 71, 72, 73, 74, 75, 76, 77, 78, 79, 80, 81, 82,

     — Пляши! — крикнула она, и он стал плясать.
     — Молодец, что приехал.
     — Да. Да.
     — Зачем ты трезвый? Вечно ты трезвый, когда не надо.
     — Я буду пьяный.
     — Сегодня ты мне нужен пьяный.
     — Буду.
     — Чтобы делать с тобой что хочу. Не ты со мной, а я с тобой.
     — Да.
    Она удовлетворенно смеялась, и они плясали молча, ничего не видя и ни о чем не думая. Как во сне. Как в бою. Такая она была сейчас — как сон, как бой. Диана, На Которую Нашло… Вокруг били в ладоши и вскрикивали, кажется, еще кто-то пытался плясать, но Виктор отшвырнул его, чтобы не мешал, а Росшепер протяжно кричал где-то неподалеку: "О мой бедный пьяный народ!"
     — Он импотент?
     — Еще бы. Я его мою.
     — И как?
     — Абсолютно.
     — О мой бедный пьяный народ! — стонал Росшепер.
     — Пошли отсюда, — сказал Виктор.
    Он поймал ее за руку и повел. Пьянь и рвань расступалась перед ними, воняя спиртом и чесноком, а в дверях путь преградил губастый молокосос с румянцем во всю щеку и сказал что-то наглое, кулаки у него чесались, но Виктор сказал ему: "Потом, потом", — и молокосос исчез. Держась за руки, они пробежали по пустому коридору, затем Виктор, не выпуская ее руки, отпер дверь и, не выпуская ее руки, запер дверь изнутри… и было жарко, стало нестерпимо жарко, душно… и комната была сначала широкая и просторная, а потом сделалась узкой и тесной, и тогда Виктор встал и распахнул окно, и черный сырой воздух залил его голые плечи и грудь. Он вернулся на кровать, нашарил в темноте бутылку с джином, отхлебнул и передал Диане. Потом он лег, и слева тек холодный воздух, а справа было горячее шелковистое и нежное. Теперь он слышал, что пьянка продолжается — гости пели хором.
     — Это надолго? — спросил он.
     — Что? — спросила Диана сонно.
     — Долго они будут выть?
     — Не знаю. Какое нам дело? — Она повернулась на бок и легла щекой на его плечо. — Холодно, — пожаловалась она.
    Они повозились, забираясь под одеяло.
     — Не спи, — сказал он.
     — Угу, — пробормотала она.
     — Тебе хорошо?
     — Угу.
     — А если за ухо?
     — Угу… Отстань, больно.
     — Слушай, а нельзя здесь пожить недельку?
     — Можно.
     — А где?
     — Я спать хочу. Дай поспать бедной пьяной женщине.
    Он замолчал и лежал не шевелясь. Она уже спала. Так я и сделаю, подумал он. Здесь будет хорошо, тихо. Только не вечером. А может быть, и вечером. Не станет же он пьянствовать каждый вечер, ему ведь лечиться надо… Пожить здесь денька три-четыре… пять-шесть… и поменьше пить, совсем не пить, и поработать… давно я не работал… Чтобы начать работать, надо хорошенько заскучать, чтобы ничего больше не хотелось… Он вздрогнул, задремывая. Насчет Ирмы… Насчет Ирмы я напишу Роц-Тусову, вот что я сделаю. Не струсил бы Роц-Тусов, трус он. Должен мне девятьсот крон… Когда речь заходит о господине президенте, все это не имеет значения, все мы становимся трусами. Почему мы все такие трусы? Чего мы, собственно, боимся? Перемены мы боимся. Нельзя будет пойти в писательский кабак и пропустить рюмку очищенной… швейцар не будет кланяться… и вообще швейцара не будет, самого сделают швейцаром. Плохо, если на рудники… это действительно плохо… Но это же редко, времена не те… смягчение нравов… Сто раз я об этом думал и сто раз обнаруживал, что бояться, в общем, нечего, а все равно боюсь. Потому что тупая сила, подумал он. Это страшная штука, когда против тебя тупая, свиная со щетиной сила, неуязвимая, ни для логики неуязвимая, ни для эмоций… И Дианы не будет…
    Он задремал и снова проснулся, потому что под открытым окном громко разговаривали и ржали, как животные. Затрещали кусты.
     — Не могу я их сажать, — сказал пьяный голос полицмейстера. — Нет такого закона…
     — Будет, — сказал голос Росшепера. — Я депутат или нет?
     — А такой закон есть, чтобы под городом — рассадник заразы? — рявкнул бургомистр.
     — Будет! — упрямо сказал Росшепер.
     — Они не заразные, — проблеял фальцетом директор гимназии. — Я имею в виду, что в медицинском отношении…
     — Эй, гимназия, — сказал Росшепер, — расстегнуться не забудь.
     — А такой закон есть, чтобы честных людей разоряли? — рявкнул бургомистр. — Чтобы р-разоряли, есть такой закон?
     — Будет, я тебе говорю! — сказал Росшепер. — Я депутат или нет?
    Чем бы их садануть? — подумал Виктор.
     — Росшепер! — сказал полицмейстер. — Ты мне друг? Я тебя, подлеца, на руках носил. Я тебя, подлеца, выбирал. А теперь они шляются, заразы, по городу, и я ничего не могу. Закона нет, понимаешь?
     — Будет, — сказал Росшепер. — Я тебе говорю — будет. В связи с заражением атмосферы…
     — Нравственной! — вставил директор гимназии. — Нравственной и моральной.
     — Что?.. В связи, говорю… с отравлением атмосферы и по причине недостаточного обрыбления прилежащих водоемов… заразу ликвидировать и учредить в отдаленной местности. Годится?
     — Дай я тебя поцелую, — сказал полицмейстер.
     — Молодец, — сказал бургомистр. — Голова. Дай я тоже…
     — Ерунда, — сказал Росшепер. — Раз плюнуть… Споем? Нет, не желаю. Пошли еще по маленькой.
     — Правильно. По маленькой — и домой.
    Снова затрещали кусты, Росшепер сказал уже где-то в отдалении: "Эй, гимназия, застегнуться забыл!" — и под окном стало тихо. Виктор снова задремал, просмотрел какой-то незначительный сон, а потом раздался телефонный звонок.
     — Да, — сказала Диана хрипло. — Да, это я… — Она откашлялась. — Ничего, ничего, я слушаю… Все хорошо, он был, по-моему, доволен… Что?
    Она разговаривала, перевалившись через Виктора, и вдруг он почувствовал, как напряглось ее тело.
     — Странно, — сказала она. — Хорошо, я сейчас посмотрю… Да… Хорошо, я ему скажу.
    Она положила трубку, перелезла через Виктора и зажгла ночник.
     — Что случилось? — спросил Виктор сонно.
     — Ничего. Спи, я сейчас вернусь.
    Сквозь прижмуренные веки он смотрел, как она собирает разбросанное белье, и лицо у нее было такое серьезное, что он встревожился. Она быстро оделась и вышла, на ходу одергивая платье. Росшеперу плохо, подумал он, прислушиваясь. Допился, старый мерин. В огромном здании было тихо, и он отчетливо слышал шаги Дианы в коридоре, но она пошла не направо, как он ожидал, к Росшеперу, а налево. Потом скрипнула где-то дверь, и шаги стихли. Он повернулся на бок и попробовал снова заснуть, но сна не было. Он понял, что ждет Диану и что ему не заснуть теперь, пока она не вернется. Тогда он сел и закурил. Желвак на затылке принялся пульсировать, и он поморщился. Диана не возвращалась. Почему-то он вспомнил плясуна с орлиным профилем. Он-то здесь при чем? — подумал Виктор. Артист, который играет другого артиста, который играет третьего… А, вот в чем дело: он появился как раз оттуда, слева, куда ушла Диана. Дошел до лестничной площадки и превратился в пижона. Сначала играл светского льва, а потом стал играть разболтанного хлыща… Виктор снова прислушался. На редкость тихо, все спят… храпит кто-то… Потом снова скрипнула дверь, и послышались приближающиеся шаги. Вошла Диана, лицо у нее было по-прежнему серьезное. Ничего не кончилось, происшествие продолжалось. Диана подошла к телефону и набрала номер.