Братья Стругацкие

Романы > Улитка на склоне > страница 20

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34, 35, 36, 37, 38, 39, 40, 41, 42, 43, 44, 45, 46, 47, 48, 49,

    — А я, между прочим, тоже не в двадцатый.
    — Ти-ше! — сказала секретарша, повысив голос. — Соблюдайте тишину! И не сорите на пол — вот вы, там… Да, да, я вам говорю. Итак, сотрудник Перец, вы будете проходить? Или вызвать охрану?
    — Да, — сказал Перец. — Да, я иду.
    Последним, кого он видел в приемной, был моншер Брандскугель, загородившийся в углу креслом, оскаленный, присевший, с рукой в заднем кармане брюк. А потом он увидел директора.
    Директор оказался стройным ладным человеком лет тридцати пяти, в превосходно сидящем дорогом костюме. Он стоял у распахнутого окна и сыпал хлебные крошки голубям, толпившимся на подоконнике. Кабинет был абсолютно пуст, не было ни одного стула, не было даже стола, и только на стене против окна висела уменьшенная копия "Подвига лесопроходца Селивана".
    — Внештатный сотрудник Управления Перец? — чистым звонким голосом произнес директор, поворачивая к Перецу свежее лицо спортсмена.
    — Д-да… Я… — промямлил Перец.
    — Очень, очень приятно. Наконец-то мы с вами познакомимся. Здравствуйте. Моя фамилия Ахти. Много о вас наслышан. Будем знакомы.
    Перец, наклонившись от робости, пожал протянутую руку. Рука была сухая и крепкая.
    — А я вот, видите, голубей кормлю. Любопытная птица. Огромные в ней чувствуются потенции. А как вы, мосье Перец, относитесь к голубям?
    Перец замялся, потому что терпеть не мог голубей. Но лицо директора излучало такое радушие, такой живой интерес, такое нетерпеливое ожидание ответа, что Перец совладал с собою и соврал:
    — Очень люблю, мосье Ахти.
    — Вы их любите в жареном виде? Или в тушеном? Я, например, люблю в пироге. Пирог с голубями и стакан хорошего полусухого вина — что может быть лучше? Как вы думаете?
    И снова на лице мосье Ахти появилось выражение живейшего интереса и нетерпеливого ожидания.
    — Изумительно, — сказал Перец. Он решил махнуть на все рукой и со всем соглашаться.
    — А "Голубка" Пикассо! — сказал мосье Ахти. — Я сразу же вспоминаю: "Ни съесть, ни выпить, ни поцеловать, мгновения бегут неудержимо…" Как точно выражена эта идея нашей неспособности уловить и материализовать прекрасное!
    — Превосходные стихи, — тупо сказал Перец.
    — Когда я впервые увидел "Голубку", я, как и многие, вероятно, подумал, что рисунок неверен или, во всяком случае, неестественен. Но потом по роду службы мне пришлось приглядеться к голубям, и я вдруг осознал, что Пикассо, этот чудодей, схватил то мгновение, когда голубь складывает крылья перед приземлением! Его лапки уже касаются земли, но сам он еще в воздухе, еще в полете. Мгновение превращения движения в неподвижность, полета в покой.
    — У Пикассо есть странные картины, которые я не понимаю, — сказал Перец, проявляя независимость суждений.
    — О, вы просто недостаточно долго смотрели на них. Чтобы понимать настоящую живопись, недостаточно два или три раза в год пройти по музею. На картины нужно смотреть часами. Как можно чаще. И только на оригиналы. Никаких репродукций. Никаких копий… Вот взгляните на эту картину. По вашему лицу я вижу, что вы о ней думаете. И вы правы: это дурная копия. Но вот если бы вам довелось ознакомиться с оригиналом, вы бы поняли идею художника.
    — В чем же она заключается?
    — Я попытаюсь вам объяснить, — с готовностью предложил директор. — Что вы видите на этой картине? Формально — получеловека-полудерево. Картина статична. Не виден, не улавливается переход от одной сущности к другой. В картине отсутствует главное — направление времени. А вот если бы вы имели возможность изучить оригинал, вы бы поняли, что художнику удалось вложить в изображение глубочайший символический смысл, что он запечатлел не человеко-дерево и даже не превращение человека в дерево, а именно и только превращение дерева в человека. Художник воспользовался идеей старой легенды для того, чтобы изобразить возникновение новой личности. Новое из старого. Живое из мертвого. Разумное из косной материи. Копия абсолютно статична, и все, изображенное на ней, существует вне потока времени. Оригинал же содержит время-движение! Вектор! Стрелу времени, как сказал бы Эддингтон…
    — А где же оригинал? — спросил Перец вежливо.
    Директор улыбнулся.
    — Оригинал, разумеется, уничтожен как предмет искусства, не допускающий двоякого толкования. Первая и вторая копии тоже из некоторой предосторожности уничтожены.
    Мосье Ахти вернулся к окну и локтем спихнул голубей с подоконника.
    — Так. О голубях мы поговорили, — произнес он новым, каким-то казенным голосом. — Ваше имя?
    — Что?
    — Имя. Ваше имя.
    — Пе… Перец.
    — Год рождения?
    — Тридцатый…
    — Точнее!
    — Тысяча девятьсот тридцатый. Пятое марта.
    — Что вы здесь делаете?
    — Внештатный сотрудник. Прикомандирован к группе Научной охраны.
    — Я вас спрашиваю: что вы здесь делаете? — сказал директор, обращая к Перецу слепые глаза.
    — Я… Не знаю. Я хочу уехать отсюда.
    — Ваше мнение о лесе. Кратко.
    — Лес — это… Я всегда… Я его… боюсь. И люблю.
    — Ваше мнение об Управлении?
    — Тут много хороших людей, но…
    — Достаточно.
    Директор подошел к Перецу, обнял его за плечи и, заглядывая в глаза, сказал:
    — Слушай, друг! Брось! Возьмем на троих? Секретаршу позовем, видел бабу? Это же не баба, это же тридцать четыре удовольствия! "Откроем, ребята, заветную кварту!.." — пропел он спертым голосом. — А? Откроем? Брось, не люблю. Понял? Ты как насчет этого?
    От него вдруг запахло спиртом и чесночной колбасой, глаза съехались к переносице.
    — Инженера позовем, Брандскугеля, моншера моего, — продолжал он, прижимая Переца к груди. — Он такие истории излагает — никакой закуски не надо… Пошли?
    — Собственно, можно, — сказал Перец. — Но я ведь…
    — Ну чего там — ты?
    — Я, мосье Ахти…
    — Брось! Какой я тебе мосье? Камрад — понял? Генацвале!
    — Я, камрад Ахти, пришел попросить вас…
    — Пр-р-роси! Ничего не пожалею! Деньги надо — на деньги! Не нравится тебе кто — скажи, рассмотрим! Ну?
    — Н-нет, я просто хочу уехать. Я никак не могу уехать, я попал сюда случайно, камрад Ахти, и мне здесь больше нечего делать. Разрешите мне уехать. Мне никто не хочет помочь, и я прошу вас как директора…
    Ахти отпустил Переца, поправил галстук и сухо улыбнулся.
    — Вы ошибаетесь, Перец, — сказал он. — Я не директор. Я референт директора по кадрам. Извините, я несколько задержал вас. Прошу в эту дверь. Директор вас примет.
    Он распахнул перед Перецом низенькую дверцу в глубине своего голого кабинета и сделал приглашающий жест рукой. Перец кашлянул, сдержанно кивнул ему и, нагнувшись, пролез в следующее помещение. При этом ему показалось, что его слегка ударили по задней части. Впрочем, вероятно, только показалось или, может быть, мосье Ахти несколько поторопился захлопнуть дверь.
    Комната, в которую он попал, была точной копией приемной, и даже секретарша была точной копией первой секретарши, но читала она книгу под названием "Сублимация гениальности". В креслах совершенно так же сидели бледные посетители с журналами и газетами. Был тут и профессор Какаду, тяжко страдающий от нервной почесушки, и Беатриса Вах с коричневой папкой на коленях. Правда, все прочие посетители были незнакомы, а под копией картины "Подвиг лесопроходца Селивана" равномерно вспыхивала и гасла строгая надпись: "ТИХО!". Поэтому здесь никто не разговаривал. Перец осторожно опустился на краешек кресла. Беатриса улыбнулась ему несколько настороженно, но в общем приветливо.