Братья Стругацкие

Повести > Дни затмения > страница 4

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16,

    Малянов посмотрел на Лидочку. Та обессиленно опустилась под его взглядом на табуретку, и поза ее выразила такое отчаяние, что он смягчился.
    — Ладно уж, — сказал он. — Долой сантименты! Где ведро?
    — Не надо в ведро, — сказала Лидочка. — Я сама склею.
    — С вашими способностями вам знаете, что надо склеивать?
    — Не знаю, — сказала Лидочка отчаянно. — Я вам еще доску расколола.
    — Какую доску?!
    — Деревянную. Для хлеба.
    Малянов картинно развел руки.
    — Ну это уже все! — провозгласил он. — Вызываю специалиста. Пора.
    — Не смейтесь! — сказала Лидочка. — Ничего смешного здесь нет! Вы просто ничего не понимаете… Вы как каменный… Шуточки, прибауточки, а глаза — мертвые, пустые, и весь вы там… — Она ткнула пальцем в сторону кабинета. — С вашими дурацкими проклятыми формулами!.. Вы же не соизволили узнать меня. Я для вас сейчас чучело гороховое, посмешище, а тогда ухаживали, руки целовали… цветы…
    Малянов не глядя нащупал стул и уселся.
    — Какие цветы? — сказал он растерянно. — Когда?
    — Четыре года назад. В Гаграх. Вы еще ходили в такой желтенькой рубашке с надписью "Дельта сайнс фикшн"… — Она вдруг улыбнулась сквозь слезы. — Домните, как вы меня тогда дразнили: "Лидия! Отвратительная мидия!.." Мы с вами мидий собирали и варили из них похлебку с луком. Ну неужели вы совсем ничего не помните?!
    Малянов, растерянно таращивший на нее глаза, не успел ничего ответить, потому что в дверь забарабанили и затрезвонили разом, будто целая толпа хулиганов рвалась в квартиру, но оказалось, что это всего-навсего один тощий старикашка — сосед с нижнего этажа.
    — Вы что тут — с ума все сошли! — ужасным фальцетом вопил он. — Ведь у меня же там все затопило! Что вы тут делаете? Куда смотрите? Потолок же обваливается… обои! Книги!..
    Малянов метнулся в ванную. Ванна была переполнена, на полу — по щиколотку воды. Горячей. С паром.
    — Лидия! — загремел Малянов. — Ведь я же предупреждал вас, что сток не работает!..
    Он схватил тряпку, пустое эмалированное ведро и шагнул в ванную.
    Он собирал воду тряпкой и отжимал ее в ведро. Она работала мусорным совком и довольно ловко. Оба они были мокрые от пота, воды и пара, а старикашка реял над ними, не переставая браниться и жаловаться.
    — Надо быть самой фантастической коровой…
    — Не предупреждали вы меня! Не предупреждали и все!
    — Самой надо соображать! Самой! Голова вам на что?
    — Нет, таких людей нельзя селить в современном доме! (Это уже старикашка.) Это же дикие люди! Таким надо жить в деревне, в кишлаке… Ив шайки мыться!…
    — Я вам говорил, что струя слишком сильная?
    — Нет, не говорили!
    — Я вам…
    — Не говорили, не говорили, не говорили!!!
    — Из шайки, из корыта мыться, но не в ванне…
    — Второе ведро возьмите, я вам говорю! В кладовке!
    — Откуда мне знать, где тут у вас кладовка!..
    — Нет, я все понимаю! — это — старикашка. — Я сам интеллигентный человек. Но ежегодно устраивать потоп… Ежегодно!
    И звенит совок о край ведра, и всхлипывает залитая слезами Лидочка, и ужасно кряхтит Малянов, ползая на коленках по мокрому кафелю пола.


    Малянов стоял над своим рабочим столом, тщательно утирался большим махровым полотенцем и тупо рассматривал огненно-красный контур на чертеже, забытом да столе. По всей квартире было натоптано мокрыми ногами, входная дверь распахнута настежь, гремел мусоропровод с лестницы, и доносились из кухни душераздирающие рыдания.
    Малянов тяжело вздохнул, смял чертеж с красным контуром, бросил бумажный комок на пол и, растирая полотенцем спину, направился на кухню.
    Все уладилось, впрочем, наилучшим образом. Они вкусно и с аппетитом поужинали, выпили водочки из роскошной импортной бутылки, потом откупорили хванчкару. Лидочка раскраснелась, развеселилась и чудо как похорошела. Малянов в свежей белой сорочке и причесанный выглядел почти элегантным — мешала, однако трехдневная щетина. Разговоры велись самые легкомысленные. Например, о ложной памяти.
    — Да нет же, Дмитрий Алексеевич! Я все помню совершенно отчетливо! И эту вашу ярко-желтую рубашечку, и голос ваш, и какие стихи вы мне читали над морем…
    — Какие же?
    — "Старый бродяга в Аддис-Абебе, покоривший многие племена…"
    — Гм. Мо-от быть, мо-от быть… Но, золотко мое…
    — Ирина нас познакомила, а потом сама же и ревновала ужасно…
    — Вполне! Вот это — вполне! Очень похоже на мою первую жену. Но, Лидочка, поймите… Да, я люблю женщин. К чему скрывать? И они меня любят. И у меня было их много. И моей первой жене это чертовски не нравилось… Но, деточка, не настолько же много их у меня было, чтобы я забывал целые эпизоды!
    — А как пограничники за нами гнались, тоже не помните?
    — Нет. А почему это за нами вдруг погнались пограничники?
    — Мы сидели с вами на пляже поздно вечером. Они прошли мимо, а вы прошептали им вслед таким зловещим шепотом, на весь пляж: "Место посадки обозначьте кострами…"
    Малянов радостно ржал, мотал щеками и приговаривал:
    — И все-таки не было этого ничего. Не было! Ложная память, дитя мое, ложная память… Это все вам приснилось…


    Лидочка с почти священным трепетом рассматривала пустой уже панцирь омара, в то время как Малянов излагал ей предысторию сегодняшнего ужина.
    — …И вино, и водка, и зелень, и все эти вкусности… Представляешь, мать? — они уже были на ты.
    — И все оплачено?
    — И все оплачено! Кем? Не знаю. Как это все получилось? Представления не имею…
    — Но ведь ты понимаешь, Митя, что так не бывает. Даром ничего не бывает. За все приходится когда-нибудь платить. И хорошо, если деньгами. Потому что если не деньгами, то чем же?
    Лидочка говорила все это так серьезно, с такой неожиданной печалью и горечью в голосе, что Малянов, убиравший столовой ложкой остатки салата, приостановил свое занятие и посмотрел на нее с сомнением.
    Строгая и грустная девушка сидела перед ним. Красивая. Очень чужая и странная. За спиной ее качалась и шевелилась на стене огромная бесформенная тень. А омар в тонких пальцах шевелился как живой и словно пытался вырваться, освободиться, уползти куда-нибудь подальше.
    В легком разговоре возник явный и неприятный перебой. Оба молчали. Оба искали, что сказать, и не находили. Малянов несколько судорожно схватил бутылку и принялся старательно подливать вино в стаканы, и без того полные.
    — И-ну уж, прямо-таки… — промямлил он. — С-слушай… Да! А какие у тебя, мать, планы в нашем прекрасном городишке?
    — Планы? — этот простой вопрос привел, по-видимому, Лидочку в полное недоумение. Она явно не знала, что на него ответить. — У меня?
    — У тебя, у тебя?..
    — А что тут у вас есть?
    — Н-ну, как что? Море. Пустыня вон, за сопками.. Все есть. Обсерватория. Старый город… Мечеть одиннадцатого века… Слушай, старуха, ты все равно стоишь, достань-ка вон там, с полки, альбом…
    Лидочка сейчас же послушно вскочила за альбомом, и Малянов, оживившись, принялся рассказывать про мечеть и про обсерваторию, иллюстрируя свою импровизированную лекцию фотографиями из альбома.
    Потом, когда со стола было убрано, сели пить чай с вареньем, Малянов все порывался рассказать о своей работе, но Лидочку это совсем не интересовало. Более того, разговоры о маляновской работе не то злили, не то раздражали ее.