Романы > Стажеры > страница 58

1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34, 35, 36, 37, 38, 39, 40, 41, 42, 43, 44, 45, 46, 47, 48, 49, 50, 51, 52, 53, 54, 55, 56, 57, 58, 59,

    — Скорость, скорость… — рычал Быков.
    Капитан Корф, перекосив веснушчатое лицо, навис над клавишами управления. Перегрузка нарастала.
    — Сейчас, Мишенька, сейчас… — бодро говорил Юрковский. — Вот так… Эх, лом бы мне…
    — Поздно, — неожиданно спокойно сказал Михаил Антонович.
    В наступившей тишине было слышно, как они тяжело, с хрипом, дышат.
    — Да, — сказал Юрковский. — Поздно.
    — Уйди, — сказал Михаил Антонович.
    — Нет.
    — Зря.
    — Ничего, — сказал Юрковский, — это быстро.
    Раздался сухой смешок.
    — Мы даже не заметим. Закрой глаза, Миша.
    И после короткой тишины кто-то — непонятно, кто, — тихо и жалобно позвал:
    — Алеша… Алексей…
    Быков молча отшвырнул капитана Корфа, как котенка, и впился пальцами в клавиши. Танкер рвануло. Вдавленный в кресло страшной перегрузкой, Жилин успел только подумать: "Форсаж!" На секунду он потерял сознание. Затем сквозь шум в ушах он услыхал короткий оборвавшийся крик, как от сильной боли, и через красную пелену, застилавшую глаза, увидел, как стрелка автопеленгатора дрогнула и расслабленно закачалась из стороны в сторону.
    — Миша! — закричал Быков. — Ребята!
    Он упал головой на пульт и громко, неумело заплакал…
     Юре было плохо. Его тошнило, сильно болела голова. Его мучил какой-то странный двойной бред. Он лежал на своей койке в тесной, темной каюте "Тахмасиба", и в то же время это была его светлая большая комната дома на Земле. В комнату входила мама, клала холодную приятную руку ему на щеку и говорила голосом Жилина: "Нет, еще спит". Юре хотелось сказать, что он не спит, но это почему-то нельзя было делать. Какие-то люди, знакомые и незнакомые, проходили мимо, и один из них — в белом халате — нагнулся и очень сильно ударил Юру по больной разбитой голове, и сейчас же Михаил Антонович жалобно сказал: "Алеша… Алексей…", А Быков страшный, бледный как мертвец, схватился за пульт, и Юру кинуло вдоль коридора головой на острое и твердое. Играла печальная до слез музыка, и чей-то голос говорил: "…При исследовании Кольца Сатурна погибли генеральный инспектор международного управления космических сообщений Владимир Сергеевич Юрковский и старейший штурман-космонавт Михаил Антонович Крутиков…" И Юра плакал, как плачут во сне даже взрослые люди, когда им приснится что-нибудь печальное…
    Когда Юра пришел в себя, то увидел, что находится действительно в каюте "Тахмасиба", а рядом стоит врач в белом халате.
    — Ну вот, давно бы так, — сказал Жилин, печально улыбаясь.
    — Они правда погибли? — спросил Юра. Жилин молча кивнул. А Алексей Петрович? — Жилин ничего не сказал.
    Врач спросил:
    — Голова сильно болит?
    Юра прислушался.
    — Нет, — сказал он. — Не сильно.
    — Это хорошо, — сказал врач. — Дней пять полежишь и будешь здоров.
    — Меня не отправят на Землю? — спросил Юра. Он вдруг очень испугался, что его отправят на Землю.
    — Нет, зачем же, — удивился врач, а Жилин бодро сообщил:
    — О тебе уже справлялись с "Кольца-2", хотят тебя навестить.
    — Пусть, — сказал Юра.
    Врач сказал Жилину, что Юру надо через каждые три часа поить микстурой, предупредил, что придет послезавтра, и ушел. Жилин сказал, что скоро заглянет, и пошел его проводить. Юра снова закрыл глаза. Погибли, подумал он. Никто больше не назовет меня кадетом и не попросит побеседовать со стариком, и никто не станет добрым голосом застенчиво читать свои мемуары о милейших и прекраснейших людях. Этого не будет никогда. Самое страшное — что этого не будет никогда. Можно разбить себе голову о стену, можно разорвать рубашку — все равно никогда не увидеть Владимира Сергеевича, как он стоит перед душевой в своем роскошном халате, с гигантским полотенцем через плечо и как Михаил Антонович раскладывает по тарелкам неизменную овсяную кашу и ласково улыбается. Никогда, никогда, никогда… Почему никогда? Как это так можно, чтобы никогда? Какой-то дурацкий камень в каком-то дурацком Кольце дурацкого Сатурна… И людей, которые должны быть, просто обязаны быть, потому что мир без них хуже, — этих людей нет и никогда больше не будет…
    Юра помнил смутно, что они что-то там нашли. Но это было неважно, это было не главное, хотя они-то считали, что это и есть главное… И, конечно, все, кто их не знает, тоже будут считать, что это самое главное. Это всегда так. Если не знаешь того, кто совершил подвиг, для тебя главное — подвиг. А если знаешь — что тебе тогда подвиг? Хоть бы его и вовсе не было, лишь бы был человек. Подвиг — это хорошо, но человек должен жить.
    Юра подумал, что через несколько дней встретит ребят. Они, конечно, сразу станут спрашивать, что да как. Они не будут спрашивать ни о Юрковском, ни о Крутикове, они будут спрашивать, что Юрковский и Крутиков нашли. Они будут прямо гореть от любопытства. Их будет больше всего интересовать, что успели передать Юрковский и Крутиков о своей находке. Они будут восхищаться мужеством Юрковского и Крутикова, их самоотверженностью и будут восклицать с завистью: "Вот это были люди!" И больше всего их будет восхищать, что они погибли на боевом посту. Юре даже тошно стало от обиды и от злости. Но он уже знал, что им ответить. Чтобы не закричать на них: "Дураки сопливые!", Чтобы не заплакать, чтобы не полезть в драку, я скажу им: "Подождите. Есть одна история…", И я начну ее так: "На острове Хонсю, в ущелье горы Титигатакэ, в непроходимом лесу нашли пещеру…"
    Вошел Жилин, сел у Юры в ногах и потрепал его по колену. Жилин был в клетчатой рубашке с засученными рукавами. Лицо у него было осунувшееся и усталое. Он был небрит. А как же Быков, подумал вдруг Юра и спросил:
    — Ваня, а как же Алексей Петрович?
    Жилин ничего не ответил.